– Будет он у нас – Ростовский, – окрестил Алеша легионера.

– Ему такая фамилия идет! – улыбнулась Мария Михайловна. – Я с ним разговаривала. С виду человек легкий, а глаза так и просят: не обманите!

Шумавцов нахмурился:

– Как это понимать?

– Думаю, устал он быть немцем, ищет «хорошую» девушку. Хорошеньких и без нас находит, своему Фогелю поставляет. Хорошая для него – настоящая, гордая. Скорее всего, через любовь хочет он от заразы предательства очиститься.

Тоня сидела, отвернувшись от Шумавцова, спросила Марию:

– Я должна спать с ним?

– Он должен прилепиться к тебе. «Кармен» читала?

Шумавцов рассердился:

– Никакой литературы! У нас задание: установить, какая у немцев система обороны, сколько линий обороны – две, три?

Тоня даже порозовела:

– Ты собираешься послать меня с кавалером прогуляться между немецкими окопами?

– Нет! – сказал Алеша. – Между немецкими окопами прогуляюсь я сам, но в форме легионера и хорошо бы с этим переводчиком, знающим язык… Нужны пропуска и два велосипеда.

Тоня обняла командира:

– Прости, Алешка!

Алеша встал, посмотрел на Марию:

– Выходит, я должен отдать Тоне приказ: обворожить!

– Есть! – откликнулась Тоня и не улыбнулась, и Мария Михайловна тоже не улыбнулась. Сказала Тоне:

– Ваша первая встреча – завтра.

Встреча получилась необычайной. Мария Михайловна свела Ростовского с Тоней Хотеевой в Казанском соборе, в праздник Троицы.

Храм, убранный зелеными березами, словно оградил молящихся от войны, от оккупации… Даже полицаев на службе не было – всех отправили по лесным деревням ловить партизан, вынюхивать сочувствующих советской власти.

Отец Викторин прозревал в людях их чудесное состояние – быть самими собой на своей земле.

Мария Лясоцкая предупредила батюшку о Ростовском. Не откроется ли духовному человеку в легионере коварство игры скрытного, натренированного ума, какой-либо маски?

Знакомство Тони и Владимира вышло кратким. Мария Михайловна назвала их друг другу, а разговоры разговаривать не пришлось. «Царю Небесный» пели. Всенародно.

Ростовский с первого взгляда понял: Мария Михайловна, обещавшая познакомить с хорошей девушкой, слово сдержала.

Антонина лицом хороша, прелестями женскими, хотя и скрывает их, притягательна. А вот глаза – недотроги, в стати – все серьезно. Девушка – не для утехи. Любовь такая не раздаривает. Любовь-то и хранит ее.

Сладкая тоска объяла легионера. На войне, когда убить могут всякий час и в любую минуту, все эти дедовских времен ухаживания – идиотизм чистой воды. Но Ростовский, не перемолвившись с новой знакомой даже несколькими словами, был согласен примерить на себя романтический плащ нецелованного, не прикоснувшегося пока что к женской плоти дуралея.

Они встретились уже на другой день, прошлись вдоль озера.

– Смотри! – говорила Тоня Ростовскому, и тот смотрел.

Раздвигая травинки, шел по своим делам зеленый июньский жук.

– Моя любимица! – шептала Тоня, указывая на высокие стебли вдоль берега и на бирюзовую иголочку стрекозы.

Потом они смотрели на воду. И Тоня вдруг спросила:

– Ты понял, что сейчас произошло с нами?

– Не понял, – признался Ростовский. – Побыли на природе?

– В эти полчаса у тебя и у меня – не было войны. Мы о смерти забыли.

Ростовский снял немецкую пилотку, запустил пятерню в волосы.

– Да, это так. – Дотронулся до руки девушки: – Я хочу знать тебя, как самого себя. Я хочу быть рядом с тобой. Смотреть, слушать.

Тоня засмеялась:

– Это мне надо тебя слушать. Ты – мужчина. Ты – воин.

– Уж такой воин! – усмешка искривила губы Ростовского, пожалуй что… презрением. К себе.

– Давай встретимся у нас в доме.

– Завтра я целый день буду в Жиздре. Если это возможно, приду к вам послезавтра.

Дом Хотеевых ради гостя особой уборки не требовал, а вот себя готовить нужно было особо.

Мария Михайловна Лясоцкая поговорила с батюшкой. Отец Викторин встречу благословил.

– Я заметил, как ваш друг что-то объяснял офицеру. Никакого заискивания! И главное, он не пытался изображать из себя ровню перед немцем…

– Годами молод, но поведения умного, – согласилась Лясоцкая.

Отец Викторин разволновался.

– Не торопите событий. Думаю, не следует вызывать молодого человека на откровенные разговоры о немцах ценой собственной откровенности.

Лясоцкая сама это знала, но армия ждет доклада разведчиков. Посоветовала Тоне:

– Ты его должна принять без свидетелей.

С Татьяной Дмитриевной поговорила Шура. Мудрая женщина ни о чем спрашивать не стала. Отправилась с Витей, младшим, к соседям. Шура увела Тамару.

Ростовский явился, как обещал, но в дом даже не вошел.

– Мой Фогель едет в какое-то село, где женщины привели своих, мужей и партизан, из леса. Хочет побеседовать с этими женщинами и отдельно с их мужьями.

– Я пирог испекла из последней муки! – возмутилась искренне Тоня.

Развел руками:

– Я – в подчинении. Пирога обязательно отведаю, завтра.

Подарил цветы, убежал.

Мария Михайловна пришла от рассказа Тони в восторг:

– Ты его завтра в бараний рог скрутишь! Нажимай на его невнимание к тебе. О несчастной доле помяни. Глядишь, и он на свою посетует.

Ростовский принес пакет муки, шоколад, вино.

Тонин пирог стоял посреди стола, румяный, с клюквой в меду. На бутылку девушка посмотрела с сомнением.

– Вино мы пьем на Новый год да на Пасху.

– Сегодня, Антонина, значительный день. Я утром был в церкви. Сегодня отдание праздника Пятидесятницы.

– Ладно! – согласилась Тоня и принесла рюмки, высокие, наполненные светом, – хрусталь Дятькова с удивительными гранями!

Рюмки на столе тотчас затаились, ожидая миг своего торжества.

– За праздник нашей встречи! – сказал Ростовский и посмотрел Тоне в лицо.

Она вспыхнула и расцвела.

Рюмки рассыпали удивительный звон – счастливый, легкий, словно бы рассмеялись.

И вино было прекрасное: крымский мускат.

– Знаешь? – сказал Ростовский. – Я – человек города, но очень любил летние месяцы, когда меня увозили к бабушке… В вашем доме тот же самый воздух. У бабушки стены были в рушниках, а у вас вышивки. Какое чудо – скатерть в красном углу!