об управлении все более обширными оккупированными областями. При этом практически с самого начала учитывалась перспектива присоединения Эльзаса и Лотарингии. В связи с этим немцам пришлось пойти на создание собственной временной гражданской оккупационной администрации, главным назначением которой было обеспечение спокойного тыла сражающейся армии. Уже 6 августа Бисмарк запросил у ряда министерств досье о прусской оккупации Франции в 1814–1815 гг.[679] Пригодился и опыт 1866 года, связанный с военной оккупацией и поглощением территорий немецких государств — союзниц Австрии.

Так 14 августа 1870 г. на оккупированной территории возникли два генерал-губернаторства со столицами в Страсбурге (Эльзас) и Нанси (Лотарингия). Первое своими границами с конца августа почти в точности предвосхищало территорию будущей германской «имперской провинции» Эльзас-Лотарингии. Назначенный сюда генерал-губернатором граф Фридрих Бисмарк-Болен, дальний родственник прусского министра-президента, в числе прочего должен был подготовить край к предстоящей аннексии. Установленные здесь порядки существенно отличались от положения на других занятых немцами территориях.

Генерал-губернатор Лотарингии прусский генерал Адольф фон Бонин получил под управление французские департаменты Мёрт-и-Мозель, Мёз и Вогезы, к которым впоследствии присоединились занятые немцами территории Верхней Марны, Верхней Соны и Кот д’Ор. 16 сентября по тому же образцу в Реймсе (Шампань) было учреждено третье генерал-губернаторство во главе с великим герцогом Мекленбург-Шверинским, охватившее Эну, Арденны, Марну, Сену-и-Марну, Сену-и-Уазу и, позднее, департамент Об. Часть этих территорий затем была включена в состав учрежденного 16 декабря 1870 г. генерал-губернаторства в Версале (регион Иль-де-Франс и северные департаменты) под началом саксонца генерала Альфреда фон Фабриса. В Версале же, как известно, находилась и ставка Вильгельма I.

Генерал-губернаторы сосредоточились главным образом на поддержании порядка и безопасности в тылу действующей армии. Они ставили под свой контроль все пути сообщения, железные дороги, почту и телеграф. С 4 сентября в их распоряжение были переданы гарнизонные войска. Все остальные вопросы администрирования делегировались гражданским комиссарам. В помощь каждому из генерал-губернаторов были приданы два гражданских помощника и аппарат из 10–15 человек. Низовая организационная структура копировала французскую: в каждый оккупированный департамент направлялись префекты и супрефекты, облеченные самыми широкими полномочиями.

Гражданские кадры генерал-губернаторств широко рекрутировались из рейнских провинций Пруссии и южнонемецких государств. Большинство этих функционеров свободно говорило на французском, что облегчало их контакт с выборными французскими мэрами городов и сельских коммун, а также муниципальными советами, оставшимися на своих местах и представлявшими интересы оккупированных. Заслуга муниципальных властей в предотвращении хаоса и дезорганизации экономической и общественной жизни была велика[680], хотя они с самого начала и оказывались в двусмысленном положении посредников. Именно на них чаще всего выплескивалось недовольство как оккупационных властей, так и сограждан.

Задача немцев осложнялась тем, что в ходе войны 1870–1871 гг. практически полностью отсутствовал феномен коллаборационизма — добровольного и активного сотрудничества с противником со стороны населения даже в протестантских и немецкоязычных районах Эльзаса. Функционеры Второй империи, как правило, отказывались от сотрудничества с немцами даже после революции в Париже. Согласно указаниям нового республиканского правительства, ни один государственный служащий не должен был осуществлять в официальном качестве распоряжений оккупантов. Это предписание исполнялось не только представителями администрации, но также и служащими почты и железных дорог[681].

В Берлине предпочли бы сохранить на своих местах большую часть французских чиновников, но они массово оставляли службу. Фактический гражданский глава Эльзаса Фридрих фон Кюльветтер сообщал Бисмарку 14 сентября о ситуации в крае: «Что касается французских чиновников, то ни один супрефект, ни один налоговый служащий от департамента до муниципалитета, насколько известно на данный момент, не остались на своем посту. Даже комиссары полиции почти все вышли в отставку; органы юстиции не функционируют, за исключением нескольких мировых судей»[682]. Все эти функции, от фискальных до судебных, взяли на себя немецкие кантональные комиссары. Многие французы сумели вывезти с собой важнейшие служебные документы, что дополнительно осложнило работу их немецким «заместителям».

Как показала дальнейшая практика, требование Гамбетты к чиновничьему аппарату не оставаться под началом немецких оккупационных властей и не облегчать противнику использование ресурсов занятых территорий было исполнено не всеми[683]. Некоторые шли на это, видя в немецких гражданских служащих «меньшее из зол» в сравнении с перспективой развязать руки прусским военным. Отдельные представители немецкой гражданской оккупационной администрации и впрямь оставили после себя вполне добрую память. Сплошь и рядом играли роль личностные качества оккупантов и оккупированных, а также установленные между ними контакты.

Первой заботой оккупационных властей становилось размещение гарнизонов из частей ландвера, а также восстановление силами местного населения и военных инженеров разрушенной инфраструктуры, необходимой для сообщения с германским тылом. Масштаб, качество и скорость этих работ произвели свое впечатление на современников-французов[684]. Уже 8 августа прусское правительство постановило, что оккупационные власти будут продолжать собирать французские налоги и перечислять их в свои кассы. Еще одним символом новой власти стало введение принудительного курса франка к немецкой монете, получавшей на оккупированной территории свободное обращение. Вместе с армией появились и немецкие торговцы. Хранитель городской библиотеки Версаля Эмиль Делеро вспоминал в этой связи: «Пруссаки устроились так основательно, что у нас складывалось ощущение, что это мы у них дома, а не они у нас. <…> французский образ жизни сменился прусским», «это более не было оккупацией, это, можно сказать, было началом колонизации»[685]. «Колонизация» эта была поначалу не слишком обременительной, ибо немцы вели себя корректно.

Населению учреждаемых генерал-губернаторств обещались спокойствие и порядок, сокращение и упорядочивание реквизиций. Жители деревень приглашались к возвращению к полевым работам и возобновлению торговли на городских рынках под гарантии неприкосновенности их имущества[686]. Повсеместно вновь открывались и школы, причем посещаемость занятий в учебный 1870/71 год упала по сравнению с мирным временем незначительно[687]. Возобновлялся приостановленный было выход в свет местных французских газет. Единственным условием, поставленным их редакциям, был отказ от открыто враждебных немцам публикаций.

Как предполагает Клод Фаренк, в этом проявилась реакция германских властей на появление в Париже правительства «национальной обороны», поначалу ими не признанного. Бисмарк предпочел бы заключить скорейший мир со свергнутым Наполеоном III и надеялся опереться в стране на бонапартистов. На контролируемых немцами территориях, таким образом, должна была сохраняться «фикция императорской Франции, живущей почти нормальной жизнью в добром согласии с оккупантом»[688].

Впрочем, этот порядок с самого начала не распространялся на генерал-губернаторство Эльзас с включенной в конце августа в его состав «Немецкой Лотарингией». Уже с начала сентября на всей его территории запрещен выход газет на французском языке: им на смену пришли двуязычные «Официальные новости генерал-губернаторства». В конце месяца Бисмарк распорядился изгнать французский из официальных публикаций провинции окончательно