– Твой муж носил револьвер?

– Носит, – ответила она.

– Твой муж носит револьвер?

– Ты не отвечаешь на мой вопрос, – перебила она. – Мне знаком револьвер, который ты принес домой, мы использовали его в полдюжине фильмов. У этого револьвера жемчужная рукоятка, и им тот безжалостный «ковбойский» американец убивает мирных жителей.

Она слезла со стула и снова придвинула его к столу. На полу виднелись следы от ножек стула, подтверждавшие, что раньше это происходило много раз.

– Дак-Хо выдал его тебе на складе реквизитов, – сказала она. – Или же он пытается что-то мне сообщить, или я вообще не понимаю, что происходит.

– Мне его дал Великий Руководитель, – ответил он.

Лицо Сан Мун исказила боль.

– Не выношу этот голос, – призналась она. – Новая дива добралась до арии, посвященной команде снайперов-мучеников из Мехяна. – Мне нужно уйти отсюда, – сказала она, направляясь к балкону.

Он вышел с ней. В теплом дневном свете с горы Тэсон был виден весь Пхеньян. Над ботаническими садами кружили ласточки. На кладбище старики, навещая могилы усопших, готовились к собственной кончине, прячась от солнца за бумажными зонтиками.

Она курила сигарету, глаза ее увлажнились, косметика расплылась на лице. Стоя у перил рядом с ней, он не мог понять, действительно ли она плакала или это были слезы актрисы. Но одно ему было ясно: какими бы ни были эти слезы – настоящими или притворными – она оплакивала не мужа. Быть может, она плакала из-за того, что ей уже стукнуло тридцать семь лет или из-за того, что друзья перестали приходить в гости, или из-за того, как ее дети в игрушечном театре наказывали своих кукол за то, что те дерзили.

– Великий Руководитель сказал мне, что пишет для тебя новую роль в кино.

Сан Мун повернула голову, чтобы выдохнуть дым сигареты.

– В сердце Великого Руководителя теперь есть место только для оперы, – сказала она и протянула ему свой окурок, приглашая сделать последнюю затяжку.

Га взял его и затянулся.

– Так и знала, что ты деревенский, – заметила она. – Посмотри, как ты держишь сигарету. Что ты знаешь о Великом Руководителе или о том, выйдет или нет новый фильм?

Га взял у нее еще сигарету.

– Я курил раньше, – признался он, – но в тюрьме отвык от этого.

– Это что-то должно значить для меня, тюрьма?

– Там нам показывали кино. Это был фильм «Истинная дочь народа».

Она оперлась локтями о перила балкона и откинулась назад. Плечи у нее приподнялись, а под чосонотом четко проступили очертания таза.

– Я была еще ребенком, когда снималась в том фильме, я не имела никакого представления о том, что такое актерская игра.

Она вопросительно посмотрела на него, будто спрашивая, понравился ли людям фильм.

– Я раньше жил у моря, – сказал он. – Совсем недолго, у меня была жена. В смысле могла быть. Это жена моего сослуживца по кораблю, она была вполне хороша собой.

– Но если она оказалась чьей-то женой, то уже была замужем, – заметила Сан Мун, смущенно глядя на него. – Зачем ты мне это рассказываешь?

– Но ее муж пропал, – объяснил Командир Га. – Он просто ушел к свету. В тюрьме, где было не очень-то хорошо, я старался думать о ней, как о своей жене, о своей возможной жене, чтобы оставаться сильным.

Ему вспомнился образ капитана – жена капитана, вытатуированная на его старой груди – черные когда-то чернила посинели и помутнели, кочуя под кожей пожилого мужчины, краска, бывшая когда-то нестираемой, оставила лишь пятно от лица любимой женщины. Это и произошло с женой второго помощника капитана в тюрьме – она вышла из центра внимания, она утекла из его памяти.

– А потом я увидел тебя в фильме на экране и понял, какой невзрачной она была. Она умела петь, у нее имелись амбиции, но ты показала мне, что она была лишь почти красавицей, возможно красавицей. Дело в том, что когда мне в моей жизни не хватало женщины, передо мной возникало твое лицо.

– Эта почти-возможная жена, что с ней стало?

Он пожал плечами.

– Ничего? – спросила она. – Ты больше не видел ее?

– Да где бы я ее увидел? – удивился он.

Хотя он и не заметил этого, Сан Мун услышала, что дети перестали играть на своих инструментах. Она подошла к двери и бранила их до тех пор, пока те не возобновили игру.

Она повернулась к нему.

– Наверное, тебе нужно рассказать мне, почему ты попал в тюрьму.

– Я поехал в Америку, где душа моя была отравлена капиталистическими привычками.

– В Калифорнию?

– В Техас, – ответил он. – Там я купил собаку.

Она скрестила руки.

– Не нравится мне все это, – вздохнула она. – Должно быть, ты часть плана моего мужа, он прислал тебя в качестве своего заместителя, иначе его друзья убили бы тебя. Не понимаю, зачем ты здесь, зачем рассказываешь мне все это и почему тебя никто до сих пор не убил.

Она посмотрела вниз на Пхеньян, будто в поисках ответа. Он наблюдал за ней – эмоции сменялись на ее лице, как погода, – неуверенность, словно облака, кляксами закрывающие солнце, уступила место дрожи сожаления, глаза ее моргали, как от первых капель дождя. Она была потрясающе красива, это было правдой, но теперь он понял, почему влюбился в нее в тюрьме – потому что все чувства моментально отражались у нее на лице.

Вот где были истоки ее актерского мастерства, и подделать это невозможно. Для того чтобы запечатлеть ее настроение, подумал он, надо сделать двадцать татуировок. Доктор Сонг добрался до Техаса, где наслаждался барбекю. Джил должен был потягивать шотландский виски и смешить японских барменш. А он, Чон До, находился тут, на балконе квартиры Командира Га с Сан Мун, по щекам которой ручьями лились слезы. Внизу раскинулся Пхеньян. Что происходило с ним сейчас, не имело никакого значения.

Он наклонился к ней. Настал прекрасный момент, чтобы прикоснуться к этой женщине. И все же это того стоило, если ему удастся утереть слезы с ее щеки.

Она опасливо посмотрела на него:

– Ты говорил о муже твоей почти жены, о том, что он исчез, ушел к свету. Ты что, убил его?

– Нет-нет, – возразил он. – Тот человек бежал. Он уплыл в спасательной шлюпке. Когда мы утром отправились его искать, солнце в океане светило так ярко, что казалось, будто свет поглотил его. У него на груди была татуировка с изображением жены, поэтому она всегда будет с ним, даже если он не будет с ней. Но не волнуйся, я не позволю твоему изображению стать лишь мутным воспоминанием.

Ей не понравился ответ или то, как он это сказал? Но его история теперь была частью ее истории. И ничего поделать с этим было нельзя. Он дотронулся до ее щеки.

– Держись от меня подальше, – предупредила она.