уже сам схватился за меня. Я оттащил его от перил и рухнул с ним на пол. Так мы пролежали несколько минут.

– Пойдем-ка внутрь, Рори, – сказал я, когда он перестал плакать.

Он взглянул на меня: его лицо было все мокрое, а глаза – красные. Затем с трудом поднялся на ноги и позволил мне отвести себя в комнату.

Поздним утром я ушел; он проводил меня до двери и на прощание обнял.

– Прости меня, – произнес он.

Но на лице у него я не увидел чувства вины, лишь отчаяние.

Когда несколькими днями позже он разбился насмерть, я похоронил тот эпизод в глубинах памяти. А теперь он снова всплыл.

Однако.

Однако есть другой вариант этого воспоминания, в котором он закачался на перилах, а я обхватил его руками. Я крепко сжимал его, пока он не перестал всхлипывать, а затем вытер ему глаза. Моя ладонь была у него на голове, гладила волосы. Я шептал ему о своей любви. О прощении.

А когда его дыхание выровнялось, замедлилось, я еще сильнее прижался к нему.

И нежно толкнул.

Глава сорок девятая

Вторник

До моста Ватерлоо час пути. По нему я чаще всего перехожу границу. В нем нет красоты или изысканности металлоконструкций, присущих мостам Челси или Альберта. Ни освещения, ни башен. От всех остальных его отличает лишь одно: открывающийся вид.

Сейчас я избегаю вида. Впрочем, на середине все же останавливаюсь и смотрю – но только на реку. Лица реки, покрытые грязью, то набухают, то исчезают – они непроницаемые и бесстрастные. За спиной у меня проходят туристы и офисные работники в костюмах и пальто; они не проявляют ко мне ни малейшего интереса. Не хочу, чтобы меня замечали. Я бы мог перебраться через низкие перила, соскользнуть в воду, и никто бы на меня не посмотрел. Я бы разрезал зеркальную гладь как нож и ушел на дно, а речная вода хлынула бы мне в желудок и легкие. Холод и шок заставили бы меня вдохнуть. Я буду барахтаться, а когда вода начнет брать верх, моя воля уступит инстинктам, и я буду сопротивляться, сражаться. И после короткой борьбы за жизнь я уйду.

Когда Рори умер, он получил то, что хотел, а я – нет. Теперь наконец я это вижу. Всему, что преследовало меня эти годы, пришел конец. Я понял. Знаю, каково это: жаждать такого освобождения. От гнета воспоминаний, от необходимости действовать. Я знаю, что заставило его хотеть уйти и почему он залез на карниз. Когда ты оказываешься лицом к лицу с вечным небытием, оно подавляет тебя. Оно должно подавлять, такова его суть. И он прекратил сопротивляться, так было суждено.

А теперь я, как и он тогда, верхом на перилах. Перебросив ногу, сижу на широкой стене, которая отделяет землю от воздуха и воды. Поверхность скользкая, и я чувствую головокружение, как будто на качелях, несущихся вниз. Поворачиваюсь лицом к воде, чувствую, как меня тянут к себе волны. Когда люди забираются на самый верх небоскреба, то больше всего боятся не падения, а прыжка. Они боятся, что неведомая сила вдруг заставит их прыгнуть. А я здесь и сейчас боюсь обратного – что прыгнуть у меня не хватит духу.

Река влечет меня. Я сдвигаюсь на дюйм ближе к краю, скольжу по гладкой краске. В ступнях покалывает. Соскальзываю еще немного, пока ноги не начинают свободно болтаться в воздухе. Нервы в ногах искрят, предвкушая падение, но руки я не отпускаю – потея, они держатся за ровную поверхность стены. Осознаю, что какие-то люди остановились и смотрят на меня. Кто-то достал телефон, чтобы поднять тревогу.

Время пришло.

Теперь я вижу Грейс. Ее лицо там, в воде. И еще руки. Она зовет меня.

– Ксандер!

У меня за спиной.

Оглядываюсь и с удивлением обнаруживаю Себа. Его машина припаркована на противоположной стороне, аварийная сигнализация мигает, а он сам бежит ко мне. Я бы мог сделать все прямо сейчас, пока он не добрался до меня, но тогда начнется всеобщая тревога, паника, суета, меня станут спасать. А я не знаю, будет ли у меня еще одна попытка.

Разворачиваюсь и неохотно слезаю.

– Зачем ты пришел? – спрашиваю я у него.

Быстро перебежав дорогу между гудящими машинами, он уже рядом со мной, пытается отдышаться.

– Ты что делаешь?

– Ты знал, – отвечаю я. – Знал, что я сделаю это. Я сам тебе сказал.

Он лихорадочно кивает.

– Да, – выдавливает он, ловя ртом воздух, – но это было до того.

– До чего?

– Ксандер. Когда ты зайцем выскочил из дома после разговора по телефону, я посмотрел на определителе последний входящий вызов и перезвонил. Ответила Джен.

– Ну и? – спрашиваю я.

Она не могла рассказать ему все из-за правил конфиденциальности.

– На, поговори с ней. – Он протягивает мне телефон.

Молча смотрю на него, затем подношу к уху.

– Джен?

– Что там за шум? Вас плохо слышно. Это вы, Ксандер?

Шум улицы врывается в наш разговор, и я накрываю телефон ладонью.

– Вот так. Сейчас лучше?

– Ксандер? Хорошо. Вы повесили трубку, и я не успела сказать вам.

– Сказать что? – Мое сердце стучит барабаном.

– Чей это отпечаток. Наш отпечаток принадлежит парню по имени Юл. Харри Юл.

– Харри Юл? – едва выговариваю я.

Имя пробуждает воспоминания. Как только произношу вслух, меня осеняет.

– Он представлялся вариацией своего имени – Ариэлем, – продолжает она. – Так или иначе, полиция, а точнее ваша подруга Блэйк, подняла все, что только нашлось у них по этому парню. Оказывается, в день убийства он был в том районе. Работал прямо за углом, рядом с ее квартирой. В общем, Корона сейчас пересматривает дело.

Несколько секунд я молчу. Я уверен, что просто не так расслышал, но она на том конце чуть ли не хохочет от радости.

– Но ведь я был там, – возражаю я.

Себ в нетерпении следит за мной, от ветра в глазах у него слезы.

– Ну они и не утверждают, что это не вы. Скорее, они не уверены в том, что это были вы. Они не могут опровергнуть вашу защиту. Вы сказали, это был кто-то другой, и вот, оказывается, на пластинке присутствует отпечаток этого другого. Причем кровавый.

– А что с этим парнем – Ариэлем? – переспрашиваю я. – Харри Юлом?

– Ничего. Он мертв. Умер от сердечного приступа в двухтысячном году.

Мертв.

* * *

Жизнь на мосту восстановила свой привычный ритм. Люди проходят мимо, погруженные в собственные реальности.

– Это был не мой отпечаток, – говорю я Себу, протягивая телефон.

– Это был не твой отпечаток, – говорит