руках пластинки этого самого ничтожного певца нашего времени. Слушайте! Я разобью их о стол, на котором стоит микрофон».

Слышался невероятный треск.

Обида за свою родину и женщин была так велика, что она тут же испепелила любовь к знаменитому Элвису Пресли.

И если полгода назад, встречаясь друг с другом, мексиканские юноши говорили: «Приходи завтра. Мы достали пластинки Пресли. Будет весело. Потанцуем рок», то теперь, пожимая друг другу руки, сообщали: «Приходи! У нас будет весело. Собрали пластинки Пресли, будем их бить!»

С тех пор в Мексике не танцуют рок-н-ролл и не слушают Элвиса Пресли.

ЗАКОННОЕ СЧАСТЬЕ

При свете керосиновой лампы вся семья Прието сидела за столом, на котором стояла миска с фрихолем[27].

— Скоро рождество, — сказал Хуанито, которому совсем недавно исполнилось десять лет.

— Праздник, сынок, бывает, когда есть на что купить подарки, — ответил отец.

— Папа, а почему нам не на что купить подарок? — спросила Либия, которой было еще меньше лет, чем Хуанито. — Вот папа Карвахалей обещал всем детям подарки!

— Подумаешь, Карвахали! — сказал Хуанито и с укором посмотрел на свою пятилетнюю сестренку. — Хуанито всегда был за отца. — Может, они просто хвастаются, эти Карвахали.

Самая маленькая дочка, Чикита, которой было всего полтора года и которая еще не умела говорить, вдруг повторила слово «хвастаются», и все рассмеялись. И сразу стало уютнее и теплее в этой неприглядной мазанке, где на земляном полу стояли две деревянные кровати и стол, сбитый из досок.

— А может быть, и у нас будут подарки — ведь жена президента, наверно, готовится к двадцатому декабря, — сказала мать. — Правда, нам давали подарок в прошлом году, а в Мехико столько бедных семей! Всем хочется получить подарок.

Отец сидел молча и грустно глядел в миску с фрихолем. Он был еще не стар — только тридцать пять. Но за эти тридцать пять лет было так много неудач — их хватило бы на всю жизнь. И сейчас у него снова не было работы.

Каждое утро отец уходил из дому с надеждой, а возвращался, дай бог, с десятью песо в кармане, которые получал за какие-нибудь мелкие услуги.

В тот день больше не говорили о празднике. Закончив ужин, дети улеглись на деревянной кровати, маленькую сестренку положили в люльку. Родители тоже легли спать. И наверное, потому, что за столом шел разговор о рождестве, все думали о нем.

Хуанито разговаривал со святой девой Марией, изображение которой висело в углу хижины. Он объяснял ей, что бог должен обязательно давать подарки бедным. Если бы отец мог купить подарок, тогда бы он не просил. Вот говорят, в других домах бог ставит подарки у порога в ночь перед рождеством.

Мать вспоминала, как встречают рождество богатые люди. Раньше, давно, когда еще не было Хуанито, она работала прислугой в богатом доме. Сколько перед этим праздником привозят в дом еды, а в каких больших коробках упакованы подарки! Вот это настоящее рождество!

…Утром, как всегда, отец ушел искать работу, и в доме началась обычная жизнь. Такая же, какой была вчера, позавчера.

Вскоре Хуанито прибежал с новостью.

— На нашу улицу приехал комиссар! — весело закричал он, едва появившись в хижине.

Мать вместе с детьми выбежала на улицу, которую кто-то в шутку прозвал «Пасео»[28], — наверно, в честь главной улицы столицы Пасео де ла Реформа. Вдоль этой немощеной, пыльной улицы жались одна к другой лачуги, сделанные из глины или листов железа и фанеры.

Весть о приезде комиссара взволновала всех. На улице собралась большая, шумная толпа.

— С праздником вас, дорогие сеньоры и дети! — крикнул комиссар и потряс над головой правой рукой. — Первая дама нашего государства, жена сеньора президента, прислала меня объявить вам о своем желании помочь бедным перед рождеством.

Некоторые мальчишки, среди них и Хуанито, крикнули: «Вива!» — потому что они вспомнили, какими вкусными были сладости, подаренные в прошлом году сеньорой.

Комиссар снял фуражку, обтер пот со лба. На улице было жарко, а он обязан был ходить в форме.

— Конечно, вы понимаете, сеньоры, мы не можем дать всем талоны на подарки. Поэтому я буду давать талоны самым бедным семьям.

— Мы бедные, мы! — послышались женские голоса, и над толпой взметнулись руки.

— Нужно делать все по порядку, — объяснил комиссар и похлопал рукой по портфелю, в котором лежали заветные талончики. — Начнем с этого края. — Комиссар показал рукой в ту сторону, где третьим по счету стоял домик Прието.

Комиссар шагал по пыльной улице, держа под мышкой портфель, а за ним двигалась толпа.

— Чей дом? — крикнул комиссар, ткнув пальцем в дом Карвахалей.

— Наш, сеньор комиссар!

— Муж работает?

— Да, сеньор комиссар! Но работает он недавно, всего две недели. А раньше…

— И раньше вы жили неплохо, — послышался женский голос из толпы. — В прошлом году твой муж тоже имел работу!

— Но я не получила в прошлом году талон. А у меня двое детей, сеньор комиссар. Дайте мне талон хотя бы в этом году. Нам не на что купить детям подарки.

— А ваша Мария, — вдруг послышался голос Либии, — говорила, что папа купит ей много подарков.

— Слышите, сеньора, — сказал комиссар, — младенец врать не будет. Не могу дать вам талон. И вы должны гордиться, что не относитесь к самым бедным семьям нашего города.

Комиссар направился к следующему дому.

— Кто здесь живет?

Здесь жила Исакирра с двумя детьми. Муж бросил ее и куда-то исчез. Кто знает куда! Исакирра подтолкнула вперед своих ребят, которые были голы и неумыты. Она знала, что ей не откажут в талоне. Она получала его каждый год.

— Живу одна, сеньор комиссар, — сказала женщина и всхлипнула. — Надо их кормить. Живу на милостыню, сеньор комиссар.

— Ей надо дать талон! — крикнули хором несколько голосов.

Но комиссар, прежде чем расстегнуть портфель, вошел в хижину Исакирры и внимательно оглядел убогую обстановку — стол и кровать. На столе стояло несколько пустых кастрюлек.

Комиссар расстегнул портфель, вынул из него пачку талонов. Их было так много! Может быть, сто.

— Жена президента, — торжественно объявил комиссар, — приглашает вас двадцатого декабря на Кампо Марте, чтобы поздравить с рождеством и вручить подарок.

Комиссар пожал руку Исакирре и вручил ей талон. На усталом лице женщины и на чумазых лицах ее детей пробились улыбки. Они пробились, как лучики сквозь тучи, и тут же погасли.

— Это чей дом? — снова звучал голос комиссара.

— Наш дом, — ответила жена Прието и подтолкнула вперед своих детей. — Муж не имеет сейчас работы, сеньор комиссар, и