Бросив в рот щепотку соли, он пожевал кусочек лимона.

— Я вам завидую, сеньорита, — продолжал критик. — У вас такой замечательный друг. — Лицо критика расплылось в улыбке, а лицо у него было, как у многих мексиканцев, широкое, доброе и смуглое. — Как он сделал картину «Любовь на пляже!» Пресвятая дева! Это же шедевр!

— Не нахожу! — сухо сказал журналист Рафаэль. — Обычная мелодрама на берегу моря.

— Да ты что? — с укоризной произнес толстяк. — Эта картина получила премию!

— Получила, потому что другие были еще хуже.

Эмилио делал вид, что разливает вино, а сам прислушивался к разговору.

— Не говори так, Рафаэль. Сколько очарования хотя бы в женской роли! Ее исполняет Эльза. Она получила Пальмовую ветвь.

— Очень посредственная у вас роль, сеньорита, — сказал журналист, обращаясь к Эльзе, — и сыграли вы ее так, ниже среднего уровня. Правда, в этом, наверно, виноват режиссер.

— Слушай, приятель, может, ты пьян! — вдруг крикнул Эмилио.

— Я трезв!

— Тогда придержи язык за зубами, — сказал Эмилио и поставил бутылку на стол.

— Не знал, что в вашем доме нельзя высказываться.

— Я не звал тебя в мой дом.

— Он работает со мной в газете, — оправдывался толстяк. — Я его привел. Он так хотел познакомиться с тобой.

— И познакомился, — с едкой усмешкой сказал журналист. — Удивляюсь, как вы можете быть режиссером, если не терпите критики.

— Вон из моего дома! — крикнул Эмилио и взялся за ручку своего огромного кольта.

Журналист встал.

— От этого ваша картина не станет лучше, — с достоинством сказал журналист и скрылся за дверью.

Эмилио бросился к двери, но путь ему преградила Эльза.

— Успокойтесь, — сказала она, и Эмилио послышалась в ее голосе ирония.

Эмилио выбежал из дома.

Журналист подошел к своей машине, открыл дверцу и, прежде чем сесть в машину, крикнул:

— Вы не режиссер, а делец! Зря вам дали премию! — Журналист захлопнул дверцу машины и поехал.

Эмилио не мог перенести оскорбления. Он выхватил из-за пояса кольт и несколько раз выстрелил в автомобиль, который вскоре скрылся за поворотом.

— Мне пора, — сказала Эльза, нанеся этим последний за этот вечер и самый жестокий удар Индио.

От горя Эмилио готов был стрелять в лампочки, в тарелки, в бутылки и в этого толстого критика, который привел с собой такого приятеля.

— Вы не обижайтесь. Мне рано утром на съемки, — ласково произнесла Эльза и ушла в сопровождении толстяка.

Эмилио сел за стол, налил себе текильи. Он клял свою неудачу и особенно прохвоста журналиста, который испортил вечер и безнаказанно удрал.

Эмилио не знал, что одна пуля попала Рафаэлю в плечо. Журналист едва доехал до первого полицейского, остановил машину и попросил отвезти его в больницу. Пока врачи делали перевязку, полицейский составил протокол.

Протокол в соответствии с мексиканскими законами положили на стол судье, который начал судебный процесс по делу о покушении на жизнь журналиста.

Судебное заседание было назначено на двенадцать часов дня. К большому старинному зданию, над входом в которое висел мексиканский герб, стали подъезжать гости и свидетели — среди них толстяк и Эльза. Потом приехал пострадавший, левая рука которого была на белой перевязи. Все осматривали его с любопытством.

Городские часы пробили двенадцать. Судья и прокурор заняли свои места. Однако судебный процесс нельзя было начать, так как не было обвиняемого. Высокий седовласый прокурор, облаченный в черную мантию, что-то раздраженно доказывал судье, который сидел в своем кресле с высокой спинкой и бесстрастно смотрел в зал.

У гостей было довольно веселое настроение. Слышались шутки:

— Лучше было бы перенести судебное заседание поближе к дому обвиняемого!

— Я бы советовал сеньору прокурору перед выступлением выпить текильи для храбрости.

Прошло еще добрых полчаса. Всем надоело не только ждать, но и шутить. Именно в это время на площади перед судом послышался конский топот.

Остановив коня у входа, Эмилио ловко соскочил на землю и бросил поводья полицейскому. Эмилио, как всегда, был в мексиканском наряде, с кольтом за поясом. Его сапоги украшали громадные шпоры. Он порывисто вошел в зал и, приподняв над головой шляпу, приветствовал судью. Приблизившись к Эльзе, поцеловал ей ручку и только после этого занял свое место на скамье подсудимых.

Судья предоставил слово прокурору.

Прокурор грозно взмахнул рукой и потребовал, чтобы у подсудимого, который позволяет себе стрелять где и как угодно, прежде всего отобрали оружие.

Судья взглянул на полицейского, и тот отобрал у Эмилио кольт.

— Я обвиняю этого человека, — продолжал прокурор уже более смело, — в том, что он посягнул на представителя нашей уважаемой прессы, которая, как известно, является четвертой властью в Мексике. Таким людям, как сеньор Эмилио Мартинес, нет места в цивилизованном обществе.

Прокурор сделал внушительную паузу, но аплодисментов не послышалось. Прокурор продолжал речь. Он цитировал законы и приводил примеры из практики судебных дел в таких великих странах, как Соединенные Штаты и Англия. В заключение он предложил вынести приговор о тюремном заключении Эмилио Мартинеса сроком на два года.

Прокурор устало опустился в кресло.

— Этот человек не мексиканец! — вдруг крикнул Эмилио и показал пальцем в сторону прокурора.

— Вам не давали слова, — холодно сказал судья.

— Дайте ему слово! — послышалось с той стороны, где сидели гости. — Мексика — свободная страна, пусть говорит!

Судья сам был мексиканец, и слова о свободной Мексике ему понравились.

— Хорошо, — согласился судья.

— Прежде всего я горжусь тем, что родился в Мексике! — крикнул Эмилио. — А вы, — указательный палец был направлен на прокурора, как дуло пистолета, — вы забыли, на какой земле живете.

— Я прошу судью оградить меня! — крикнул прокурор.

Судья почему-то промолчал.

— Выступление прокурора напомнило мне россказни американских туристов, что мексиканцы — это бандиты. А мы великая нация, мы наследники Куаутемока и Панчо Вилья[31]. Вива Панчо Вилья! — еще громче крикнул Эмилио.

— Вива! — послышалось в зале.

— Панчо Вилья, достойный представитель нашего народа, говорил, что у нас есть две святыни — родина и женщина. И каждый из нас не должен жалеть жизни ради этого.

В зале опять послышались голоса одобрения.

— И когда этот человек, — Эмилио показал в сторону журналиста, — оскорбил женщину, которая была гостьей моего дома, и оскорбил фильм, в котором она играла и который представлял нашу родину за рубежом, что бы вы сделали на моем месте? Вы стреляли бы в этого прохвоста. И моя вина в том, что рука дрогнула и я не смог загнать ему пулю в голову, чтобы он больше не смог произносить оскорбительных речей.

— Вы могли, сеньор Эмилио, наказать его каким-нибудь другим способом, — сказал судья.

— Я, конечно, мог это сделать, сеньор