Затем их отвели в комнату с двумя алтарями. На одном алтаре стояла статуя Уицилопочтли, бога войны, изготовленная из глины и семян и украшенная драгоценными камнями и жемчугом, а еще увитая змеями из золота. На толстой шее статуи висело драгоценное ожерелье, украшенное резьбой, изображающей лица и сердца. На другом алтаре возвышалась статуя бога подземного мира Тецкатлипоки. Перед статуей на жаровне лежало свежее человеческое сердце. Стены комнаты казались черными от запекшейся крови, но виднелось и свежее красное пятно. Несмотря на воскурения, в этом месте пахло бойней. Внутри ку — так называли самую высокую пирамиду — находилась большая кухня с помещениями для отрубания конечностей жертв. Мясо жертв подавали на стол во время праздника, и отведать этого мяса могли только воины, захватившие пленников.

Моктецума сказал Малинцин, что ему нужно кое в чем признаться ее хозяину. На самом деле он пошутил и им не придется смотреть на то, как Лапу Ягуара принесут в жертву, потому что это уже произошло. Утром на восходе солнца странная просьба Лапы Ягуара была исполнена. Ему вырезали сердце.

— Вот оно. — Моктецума указал на жаровню.

Малинцин чуть не вырвало.

— Твой друг, Лапа Ягуара, уже в доме солнца. Вымытый, одетый в дорогие ткани, он шел навстречу смерти с гордо поднятой головой. Свежая кровь, которую ты видишь на стенах, — это его кровь. Его тело пролетело сто четырнадцать ступеней, и сейчас, пока мы стоим здесь, его разделывают в кухне. Вскоре ты увидишь его голову на куче черепов.

Более того, Моктецума предложил Кортесу отведать голени Лапы Ягуара за ужином, но Кортес вежливо отказался. «Испанцы устали, — объяснил он, — и день был жарким, а потому, возможно, стоит отложить прогулку в зоопарк и на птичник до следующего дня».

Глава 30

Неподалеку от храма и дворцов, в самом центре города, находился птичник — огромная клетка, однако с сеткой столь тонкого плетения и покрывавшей вершины деревьев на такой высоте, что она не казалась клеткой. Придворные садовники взрастили внутри сетки пальмы с побережья, сосны, дубы и ольху с высоких гор. Ручейки, живописные водопады, искусно уложенные груды камней и орхидеи придавали картине идиллический вид. Идеальными рядами были высажены страстоцветы, чей нектар принимали для успокоения нервов. Цветы радовали глаз. По сторонам одной из аллей свисали ветви цекропии, другая же аллея, рядом с которой шелестел шалфей, вела к большой поляне, поросшей травой, и крохотному озеру. Хищных птиц держали отдельно от всех остальных, но в целом каждая из птиц жила в привычных для нее условиях. Орел жил на озере, в центре которого на небольшом острове росла опунция и была построена миниатюрная модель Теночтитлана, — орел и опунция являлись символами империи.

Ни одна другая коллекция птиц в мире не могла сравниться с вольером императора. Придворные летописцы пересчитали их всех. Тут были попугаи, в том числе и ара, и маленькие зеленые попугайчики, туканы с крупными клювами, колибри, чьи крошечные крылья бились с неуловимой скоростью, коричневые зяблики, пурпурные танагровые певуны и еще птицы, которые не летали, а бегали, странно подпрыгивая, а также стрижи, ловившие мух на лету. Некоторых птиц невозможно было увидеть на фоне деревьев, пока они не начинали шевелиться. У одного из черных дроздов небольшого размера имелся красный выступ под клювом. Здесь летали и пересмешники с желтой грудью и белыми полосками на голове. Были здесь и птицы с белыми глазами и вытянутыми хвостами в форме полумесяца, рыжие воробьи, пестрые птицы, птицы с желтыми брюшками и яркими пурпурными полосками, другие пичуги с серыми перьями и синими хвостами, волнистые и гладкие, с заостренными клювами, танагры и перепела всех видов. В коллекцию входили совы, овсянки, сороки, крапивники, розовые фламинго, ленивки, цапли, пеликаны, бакланы, чайки, кораблики, коршуны, соколы, ястребы, грифы, дятлы, птицы бирюзового цвета, пурпурного цвета, с перьями в алую и голубую крапинку. В вольере сидела даже редчайшая птица кетцаль с длинным зеленым хвостом, плоской головой и красной грудкой.

Малинцин следовало наслаждаться пением птиц — низким курлыканьем, мягким кукованием, громким карканьем, радостным чириканьем, щебетанием, трелями. Нагромождением нот, складывавшихся в мелодии, которые напоминали звуки деревянной дудки, всем этим хором птичьего пения. Но изобилие цветов и звуков обрушилось на нее, и она почувствовала, как к горлу подступает тошнота. Закрыв глаза, она зажала ладонями уши.

Аду, отделившись от группы офицеров, подошел к Малинцин. Девушка подпрыгнула.

— Я не хотел пугать тебя, Малинцин. — Он передал ей два маленьких кусочка ткани, чтобы заткнуть уши.

Пробормотав «спасибо», Малинцин отвернулась. Это было официальное мероприятие, и их гидом тут выступал придворный, специализировавшийся в уходе за птицами.

— Ты устала, госпожа Малинцин? — спросил Аду.

— Немного. — Она чувствовала себя истощенной и находилась здесь лишь потому, что этого от нее потребовали. Затем она пойдет к Кортесу и расскажет ему о вольере. Кортес сейчас осматривал дворец для гостей — искал тайные комнаты с сокровищами.

— Пойдем со мной, Малинцин, — сказал Аду. — Давай я отведу тебя в твою комнату.

Выбравшись из вольера и очутившись среди улиц и каналов города, Малинцин действительно почувствовала себя лучше.

— Я и сама дойду, Аду.

Миновав район храмов и дворцов, находившийся рядом с мостом, ведущим к дороге в Такубу, они очутились на рыночной площади.

— Мне бы хотелось пройтись с тобой, Малинцин. Можно мне проводить тебя?

Подняв голову, Малинцин посмотрела на солнце, стоявшее в зените. Она представила себе, как Лапа Ягуара купается в его лучах. Он насмехался над ней, заставлял ее чувствовать себя несчастной, мог убить ее, хотел убить ее, но все это казалось лишь мелочью по сравнению с мыслями о том, что его руки и ноги съедят жрецы, тело скормят змеям в зоопарке, а голову с заячьей губой поместят на кучу черепов перед храмом. Малинцин не могла забыть о том, что когда-то Лапа Ягуара был младенцем и лежал на руках у матери, а его лицо казалось невинным, словно цветок.

Что же произошло с ним потом? Может быть, у него было слишком много братьев и сестер? Может быть, его били, когда он только учился ходить, заставляли есть вместе с собаками и он хватал все, что мог? Когда он сделал свои первые шаги, захлопал ли кто-то в ладоши? Как он научился говорить? Может быть, лишь наблюдая за окружающими?

Малинцин немного утешало то, что неким таинственным образом смерть освободила Лапу Ягуара от несчастий. Но в глубине сердца она сомневалась в том, что бог солнца приветствовал его так, как Лапа Ягуара ожидал. Она сомневалась и в том, что принесенный в жертву Иисус ждал Лапу Ягуара с распростертыми объятиями, как обещал Франсиско, и в том, что Отец Иисуса позволил Лапе Ягуара сидеть по правую руку от него.

Обычный мешика должен был четыре года путешествовать по Миктлану, находя путь в полях, утыканных обсидиановыми ножами, и среди движущихся гор, должен был пересекать бурлящие реки. Если бы Малинцин могла выбрать загробную жизнь для Лапы Ягуара, она бы пожелала, чтобы он вечно оставался в объятиях любящей матери, любящей без всяких условий, неспособной предать его.