— Дэнис изменял тебе?

— Нет. — Я вспомнила о Фиби. — Ну, по крайней мере до недавнего времени. — Мне так казалось. Хотя как знать, может, я и тут ошибаюсь.

— А ты ему?

— Нет.

— И с Броди тоже?

— Пока нет.

Рона только лукаво улыбнулась.

Я поспешно сказала:

— Не знаю, что бы я делала без Броди. С тех пор как все началось, он в одиночку управляет всем бизнесом. Это безумно тяжело.

— Дэнис знает, что ты здесь?

— Я звонила ему вчера. — Мои глаза остановились на Конни. Я понизила голос. — Я подумала, что ему надо знать. Чтобы подготовиться. Он сказал, что прилетит с детьми… если возникнет необходимость.

Конни находилась в коме весь понедельник. Полностью опустошенные, вечером мы уехали из госпиталя, по пути к дому Роны купили пиццу, быстро съели ее прямо на кухне и легли спать. Рано утром мы вернулись в больницу.

Весь вторник мы говорили о детстве, обменивались воспоминаниями. Порой пытались подключить Конни к обсуждению наших дел, изредка смеялись, но этот смех звучал как-то натянуто.

Но мы думали, что Конни возражала бы против смеха. Ей понравилось бы, что мы с Роной нашли общий язык после стольких лет непонимания. Мама просила меня присмотреть за Роной. Но мне гораздо больше импонировала мысль присматривать друг за другом, по крайней мере в тот короткий промежуток времени, что мы проводили вместе.

За эти дни я успокоилась. Сидя в маленькой больничной палате, я испытывала странное облегчение. Вот моя мама. Моя сестра. И в ближайшие часы мне никуда не придется бежать и ничего не придется делать. Работа, дети, борьба за право опеки отодвинулись куда-то очень далеко от меня. В той драме, в которую сейчас превратилась моя жизнь, наступил антракт, которым я странным образом наслаждалась.

Во вторник ночью мягкая тишина наполнилась вдруг хриплым дыханием Конни. Доктор поставил диагноз «пневмония» и начал колоть антибиотики. Мы с Роной обменивались взглядами, обеспокоенные теми звуками, которые издавала Конни.

Однако эти звуки неожиданно оборвались в полночь, и снова наступила мертвая тишина. Пришел доктор и сделал заключение о смерти, за ним пришли нянечки и отключили аппаратуру. Мы с Роной стояли, тесно прижавшись друг к другу, пока они выполняли свою работу, но когда они собрались выносить Конни из палаты, мы запротестовали.

— Еще минуту, — попросила я. Рона тихо плакала рядом.

Они вышли и закрыли за собой дверь, оставив нас.

Мы подошли к постели. Конни выглядела как обычно.

— Какая гладкая у нее кожа, — прошептала Рона. — Все морщинки исчезли.

— Они исчезли вместе с напряжением, — ответила я. Жизнь медленно и постепенно отпускала тело. И восковой оттенок кожи, который я заметила ранее, означал начало конца. — Она выглядит такой умиротворенной. Надеюсь, она и умерла такой.

— И я надеюсь. Она не была плохой матерью, — сестра прерывисто вздохнула.

— Ты любила ее. И она любила тебя. А иначе что ее держало тут столько времени?

— Вина. Обманчивое чувство ответственности.

— Нет. Все гораздо проще. Матери никогда не предают своих детей. Не могут. Им это не свойственно.

— Теперь ее не стало, — прошептала Рона и снова заплакала.

Мои глаза тоже наполнились слезами. Я наклонилась и дотронулась до волос Конни, провела пальцами по ее лбу и щеке. Я не помнила, чтобы поступала так раньше. И меня потрясла мысль, что мы столько всего упустили. Внезапно мне страстно захотелось схватить ее и вдохнуть жизнь в ее тело, чтобы успеть сделать то, что было упущено. Но конечно же я оказалась бессильна.

Мы похоронили Конни в четверг утром после короткой церемонии под холодным и мрачным небом. Я была тронута до глубины души, что не только священник, но и многие друзья Конни пришли проводить ее в последний путь.

На протяжении всей службы я обнимала Кикит, время от времени передавая ее Роне, в то время как Дэнис прижимал к себе Джонни.

Броди тоже прилетел, но его присутствие оказалось для меня радостью и мукой одновременно. Мне хотелось, чтобы он меня обнимал, но приходилось держать себя в руках.

Броди улетел домой в пятницу утром, Дэнис и дети вечером. Я осталась с Роной до субботы.

Мы планировали провести день в мамином доме, разбирая ее вещи, и какое-то время честно пытались сделать хоть что-то полезное. Но вскоре нас одолели воспоминания, потом охватило горе. Когда настало время везти меня в аэропорт, мы пришли только к одному решению, что я заберу кота. Я садилась в самолет с сумкой в одной руке и с Валентино в другой.

Броди встретил меня в Бостоне, как мы и договаривались. Одной рукой он взял сумки с одеждой и котом, другой обнял меня и повел к машине. Я помнила только, как мы переехали через мост и заехали в супермаркет, чтобы купить для кота еду и подстилку, а потом заснула. Броди разбудил меня уже у маяка, занес мои вещи внутрь и приготовил все для Валентино. Затем он принес мне стакан вина и усадил в громадное плетеное кресло в темном кабинете.

Он стал моим щитом, моим убежищем. Он помог мне вновь обрести чувство безопасности. Я перестала сдерживаться. И заплакала. Я оплакивала маму и Рону, оплакивала несбывшиеся мечты и сожаления. К тому времени как я выплакала все слезы, я снова начала засыпать, но не позволила Броди уйти. Мы заснули вместе в кресле, нежно обнимая друг друга. Я была настолько перегружена всевозможными эмоциями, пережитыми мной за эти дни, что любовь к Броди казалась мне сейчас самым важным чувством на свете.

Не знаю, как долго я спала — час, может, два. Проснулась я в тревоге и прижалась к нему еще сильнее. Я поняла, что он не спит и готов в любую минуту поддержать меня. Я нуждалась в нем так сильно, что, если бы вдруг маяк упал в воду, я все равно не отпустила бы его от себя.

Мы целовались, целовались долго и страстно, но никак не могли насытиться друг другом. Я нежно перебирала пальцами волоски на груди Броди, его руки проникли мне под свитер и ласкали мою грудь. Мы освободились от ставшей лишней и ненужной одежды, мягко и трепетно касаясь друг друга, наслаждаясь нежным ароматом кожи, упиваясь каждой клеточкой обнаженного тела. Остатки благоразумия начисто испарились из моей головы. Я любила Броди. Он заполнил собой все мои мысли, подарил мне чувство покоя и умиротворенности даже в том безумном урагане ощущений и эмоций, в котором мы оказались. Если бы я могла погрузиться в него целиком, я бы сделала это.

Я никогда не забуду того фейерверка чувств, который взорвался во мне в момент нашей близости. Мы шутили над моей непорочностью, но Боже, я действительно никогда еще не испытывала такой полноты ощущений. Броди заполнил всю меня, я мгновенно откликалась на каждое его трепетное движение. Я жадно ласкала его широкую грудь, твердый живот, напрягавшийся под моими руками, стройные бедра. Запах и жар его тела накрывали меня неизведанной волной необыкновенной чувственности. И я закричала от волшебного удовольствия.