В глазах Лизетты вспыхнул гнев.

— Зато он участвует в заговоре с целью свергнуть немецкую верхушку изнутри!

Такого Люк не ожидал.

— Что?!

Лизетта рассеянно провела рукой по черным волосам.

— Между Килианом и Штюльпнагелем что-то происходит. Что-то очень важное.

Люк вопросительно посмотрел на нее. Она рассказала ему все, что знала, но убедить так и не смогла.

— Ты просто пытаешься выставить его в привлекательном виде, — заявил Люк.

— Не говори ерунды! И потом, не каждого немца стоит малевать той же черной краской, что и Гитлера. Во мне течет немецкая кровь — делает ли она меня фашисткой? Ты сам по происхождению немец, Люк — принимаешь ли ты участие в зверствах? А старик в Л’Иль-сюр-ла-Сорг? Вряд ли он сочувствовал нацистскому режиму… — Наверное, жестоко было говорить такое, но Лизетта не могла удержаться.

Люк обмяк, точно от удара.

— Я тебе не подчиняюсь, — закончила она.

— Есть еще время сбежать, не нужно лишних жертв, — настаивал он. — Мы могли бы…

— Люк, я высоко ценю твою верность.

— Верность? — уязвленно переспросил он.

— Нужно выяснить, что происходит между Килианом и Штюльпнагелем. Я подчиняюсь приказам — и велению сердца.

Он печально посмотрел на нее.

— Что ж, тем хуже для меня.

Люк сердито сгреб рубашку и куртку. Опомнившись, Лизетта рванулась к нему, но было уже поздно: он выскочил за дверь и помчался вниз по лестнице.

До банка Лизетта доехала на метро, радуясь, что все-таки ушла из дома. В два часа пополудни на работе найдется, чем занять голову, чтобы не думать ни о Люке, ни о Маркусе. Она была не в состоянии объяснить ни свои нежные чувства к Люку, ни яростное желание противоречить ему. Они могли страстно предаваться любви, а через несколько минут разругаться в пух и прах. Она снова осталась без него, с тоскливым, сосущим чувством утраты. У Лизетты голова шла кругом при мысли о том, что Люк видел ее с Маркусом. Наверное, ему трудно пришлось. Нет, если она хочет добиться успеха, жонглировать двумя мужчинами никак нельзя.

Лизетта развернула записку, которую Вальтер оставил для нее на столе. Просит прийти к нему, как только она появится в банке. Девушка поспешила к нему в кабинет.

Когда она вошла, Вальтер поднялся на ноги и, к ее удивлению, обогнул массивный письменный стол. Она уж подумала, хочет поцеловать ее, но нет. Банкир взял пальто и шляпу, обмотал шею шарфом.

— А мне сказали, ты больна.

— Мне стало лучше.

Он натянуто улыбнулся.

— Это хорошо. Я рад, что ты пришла. Давай сходим куда-нибудь, выпьем кофе.

Держался он скованно, неловко. Да и зачем ему идти в кафе, если секретарша в любую минуту подаст ему хоть кофе, хоть что еще.

— Что-то случилось?

— Надень пальто, Лизетта. Встретимся в вестибюле.

Он выпроводил девушку из кабинета.

Выйдя из банка, Вальтер показал спутнице кафе через дорогу.

— Вон. Называется «Trois Moineaux». — Он перешел на немецкий. — «Три воробья». Интересно, как французы эти названия придумывают.

Весна близилась, а стены, которые Лизетта так старательно строила вокруг себя всю долгую парижскую зиму, трещали по швам, угрожая завалить ее обломками. Они с Вальтером вошли в кафе. Напряжение между ними усилилось. К удивлению Лизетты, семидесятилетний банкир выбрал столик на террасе и, отрывисто заказав два кофе, отослал официанта.

— Вы сердитесь, что я утром сказалась больной?

— Вчера ко мне приходил офицер гестапо, — мрачно объяснил Вальтер.

Колокола у нее в голове забили тревогу.

— Ой! Зачем?

— Поговорить о тебе.

— Обо мне? — неподдельно изумилась девушка.

— Да. Гнусный тип по фамилии фон Шлейгель. Ага, вижу, он тебе знаком. Не объяснишь ли, откуда?

— Что он хотел?

— Ты не отрицаешь, что знаешь его. Я так и думал, что у него нет причин лгать, хотя мне трудно смириться с мыслью, что твое имя известно тайной полиции.

Он поднял палец, призывая ее молчать, пока официант ставил на столик их кофе.

— Вальтер, что он сказал? — решительно осведомилась Лизетта, но потом сбавила тон. — Простите, но напускная учтивость этого человека — лишь прикрытие его коварства.

— Что ты делала в Л’Иль-сюр-ла-Сорг? Ты же сказала мне, будто приехала из Лиона?

Лизетта приняла вид оскорбленного достоинства.

— Я же вам говорила, что ездила в Прованс.

— Ты сказала — в Марсель.

Лизетта утомленно вздохнула.

— Все поезда на юг проходят через Марсель. Вы меня в чем-то обвиняете?

— А должен бы?

Лизетта ничего не ответила. Кофе из цикория был крепким и горьким, под стать ее настроению. Она сердито смотрела на улицу.

Они сидели в неуютном молчании.

— Почему ты не рассказала мне про Лукаса Равенсбурга?

Лизетта вздрогнула. Невозможно отрицать, что ей известно это имя.

— Вальтер, с самого дня моего приезда вы крайне добры и великодушны ко мне — и я очень благодарна вам за поддержку и помощь. Вы никогда не расспрашивали о моей жизни, и я восприняла это как знак того, что вы и не хотите ничего знать. Я ничуть не обижалась. С какой стати вам интересоваться личной жизнью своих сотрудников? Вас уважают и немцы, и французы. Вы балансируете на грани между теми и другими, вам надо укрепить свою позицию…

— Защитить банк, — сердито поправил ее Вальтер.

— По-вашему, я подставляю вас под удар?

— А как ты думаешь?

Правда наверняка больно задела бы его. Наверняка он подозревает, что у Лизетты были тайные причины вернуться во Францию.

— Вальтер, послушайте, Лукас Равенсбург — мой друг.

— Друг?

Она смущенно кивнула.

— Больше, чем друг.

— Любовник?

— Пожалуй, нет.

— В самом деле? Фон Шлейгель утверждает, что Равенсбург — твой жених.

— Нет. Он немец. Жил во Франции. Родители умерли. Отец — герой войны. — Она надеялась, что все это смягчит сердце Вальтера. Банкир отпил остывший кофе и немного успокоился. — Мы с ним подружились давно, по переписке. Когда я поехала в Прованс, мы решили встретиться. Он с юга. Он мне очень понравился, но, сами понимаете, времена сейчас не те, чтобы затевать отношения. Мы провели вместе несколько дней. Как друзья…

— Ты в него влюблена?

Девушка печально улыбнулась.