– Да, а теперь хорошо заснуть…

Джильдина после долгой паузы медленно повернулась на бок, ко мне спиной, и лежала, подогнув колени. Хорошая защитная поза, известная еще эмбриону, когда прикрываешь важные области, а противнику подставляешь мускулистую спину и плечи. Ладони сунула между ног, но хотя те расположились в известной области, я понял это так, что сунула озябшие ладони погреть, всего лишь погреть. Как и я, собственно, обхватил ее со спины покрепче, чтобы согреться самому и согреть ее, потому что – партнерша, от нее зависит и моя жизнь. Партнерша в нормальном значении слова, а не в том, в каком принято понимать в моей неладной Утопии.

– Ты что там крутишь? – спросила она сердитым шепотом. – Оторвешь.

– Грею, – сообщил я ей в ухо.

– Разве так греют?

– Еще как, – заверил я. – Вот сейчас по твоему телу начнет разливаться тепло.

– Брехня, – ответила она неуверенно.

– Еще не чувствуешь?

– Нет.

– Подожди чуть, – сказал я. – Это не сразу делается. Сейчас попробуем тебя качнуть, а там, глядишь, и раскачаем…

Эта груда мышц затихла, мои пальцы везде натыкаются на твердое сухое мясо, ну хоть где-нибудь тот соблазнительный жирок, что покрывает животики, бока и бедра всех женщин! Увы, мои пальцы раньше устали пытаться промять это дерево до привычной податливости женских животиков. Я все медленнее шевелил ладонями, Джильдина не двигается, и я заснул, не выпуская ее из рук.

…Во сне я успешно убегал, потом сам гонял клювокрылов, а под занавес спрыгнул с крыши на смазливую сочную служанку, одни сиськи и задница, быстро и жадно начал ее использовать по прямому назначению и тут же проснулся, рассерженный, что не завершил операцию. С другой стороны, хорошо, я же для сохранения тепла сплю в штанах, не испачкаюсь…

Руки мои все так же прижимают к моему телу эту мускулянтку, точнее – сам прижимаюсь к ее горячему твердому телу. Наверное, во сне еще и елозил по ее твердому заду своим передом, отважный я парень, а еще – человек с воображением. С сильным воображением.

Она лежит тихо, то ли спит, то ли прислушивается к дальним звукам. Где-то с большими интервалами каплет вода, в остальном тихо. Я сообразил наконец, что под моими ладонями ее сиськи в самом деле разогрелись и выросли почти до нулевого размера, а то и до первого, я в таких не разбираюсь, мои запросы начинаются с третьего и выше. А еще разогрелись и набухли, как созревшие черешни, соски ее замечательных, как я сумел выговорить, человек с огромной фантазией.

Я подумал, почему это черешни, потом вспомнил, какими видел эти ягоды в последний раз: разогретые на солнце, темно-красные, налитые соком, что так и просятся в рот.

Пальцы мои непроизвольно захватили эти ягоды и слегка помяли, однако Джильдина не среагировала, хотя мне чудилось, что уже давно не спит.

Наверное, она тоже вскоре отрубилась, но когда я утром проснулся окончательно, она уже разжигала огонь.

– Доброе утро, – сказал я жизнерадостно.

Она кивнула.

– И тебе тоже.

Как мне показалось, она старалась не встречаться со мной взглядом. Я сделал вид, что ничего не замечаю, сел к расстеленной тряпице, потирая ладони.

– Наконец-то не ящерица!

Она посмотрела на меня искоса.

– Уверен?

– Да, – ответил я и добавил поспешно: – Но не говорите, леди Джильдина, пощадите мою непорочность и невинность в вопросах кулинарии! Пусть останусь в своей младенческой дурости. И буду думать, что это такая необычная отбивная из баранины. И что бараны здесь рычат, шипят и царапаются… Я уверен, что ваша изысканная щепетильность не позволит…

Она поморщилась.

– Ты просто тошнотворен со своей вежливостью. Самому не противно?

Я подумал, ответил сравнительно искренне:

– Совсем нет.

– Но такая вежливость, – сказала она раздраженно, – обременительна!

– Для меня? – уточнил я. Она кивнула, я ответил с той серьезностью, которой сам не ожидал от себя: – В какой-то мере да, все-таки проще сидеть, когда входит женщина, а не вскакивать, не стараться подать ей руку, когда сходит со ступеней, не выбегать из повозки и не открывать перед нею дверку, не поддерживать, чтобы не упала… Вообще как бы хрен с нею, пусть сама за себя…

Она нахмурилась, но подтвердила:

– Вот-вот, с чего это вдруг?

– Остатки древней рыцарственности, – ответил я. – Были такие… Гиганты вымерли, уступив простолюду. Простой люд предпочитает равноправие, чтобы не поднимать зад в присутствии женщины.

Она слушала, несколько озадаченная.

– Так зачем же ты…

Я понял недоговоренное, развел руками:

– Это просто дурное воспитание.

– И так долго держится? – спросила она с сомнением.

Я снова развел руками:

– Ничто не держится долго, если не подпитывается. А так я, подавая руку женщине, что сходит со ступенек, как бы говорю молча, что у меня крепкая мускулистая рука, надежная и все такое, а она, в смысле женщина, а не рука, тоже молча как бы сообщает, что она слабенькая и пугливая, нуждается в моей защите, такого большого и сильного…

Она покачала головой:

– Бред какой-то. Оба обманываете друг друга, и оба довольны?

– Ну… вообще-то да.

– Бред, – повторила она.

– Бред, – согласился я. – Хотя у нас есть и другое название. Синоним.

– Какой?

– Культура.

Она вскинула брови, но промолчала, слышался мощный треск под ее неандертальскими челюстями, да иногда из разгрызенной кости чвиркала струйка сладкого сока.

Так же молча она собралась и вышла в яркий пурпурный день. Я на этот раз, приноровившись, уже не отставал, хотя дорога резко пошла вверх, справа и слева скалы, где может затаиться любой зверь и любой враг, к тому же надо беречь дыхание, чтобы побыстрее миновать опасное место.

Я торопливо карабкался, держа взглядом широкую спину, почти закрытую мешком, пот заливает глаза, но мысли не таскают мешки с камнями, им всегда вольготно, я стал думать, что в самом деле, простолюдину, который, кроме простейших животных радостей, других не знает, высокие рыцарские идеалы непонятны. Однако десять столетий подряд и беспрерывно именно эти высочайшие и просто немыслимо одухотворенные рыцарские идеалы вели человечество! Умереть – не встать. Сейчас о таком даже подумать нелепо. Но именно в тех странах, где рыцарство цвело, возникло и нынешнее общество, и нынешняя наука, и юриспруденция. Где не было рыцарства с его духовным взлетом, там не было движения к культуре.

Я вздрогнул, голос Джильдины прозвучал, как выстрел: