– Вы знали Феодула Агаллона? – спросил гость.

Зоя не шевельнулась.

– Я слышала о нем. Он умер много лет назад. – Она улыбнулась. – Если хочешь узнать больше, уверена, что это можно будет сделать.

Венецианец отвернулся, чтобы она не заметила боли в его глазах.

– Фамилия моей матери Агаллон, и мне хотелось бы узнать, не родственники ли они.

– Правда? – В голосе Зои прозвучала заинтересованность. – А как ее назвали при крещении?

– Маддалена.

Произнеся это имя, Джулиано почувствовал острую боль, как будто в его душе открылась глубокая рана, которая больше никогда не заживет. В горле пересохло, и он с трудом сглотнул. Скорее всего, его мама умерла, но если нет, ему очень хотелось с ней встретиться. Джулиано повернулся к Зое, пытаясь справиться с нахлынувшими чувствами.

Она не отрываясь смотрела на него. Ее блестящие темно-желтые глаза были почти на одном уровне с его глазами.

– Я разузнаю об этом, – пообещала она. – Конечно, соблюдая осторожность. История давняя, я даже кое-что о ней слышала, но не помню где. – Зоя улыбнулась. – Это займет какое-то время, но, надеюсь, оно того стоит. Наши города связаны – как любовью, так и ненавистью.

На мгновение ее лицо стало непроницаемым, словно она пыталась спрятать внутри себя другую женщину – недоступную для окружающих, страдающую от невыносимой боли. Но вскоре это впечатление прошло. Зоя снова очаровательно улыбалась, по-прежнему красивая, остроумная, жаждущая в полной мере насладиться жизнью, ощутить ее вкус, запах и многообразие.

– Приходи через месяц. Посмотрим, что я смогу выяснить.

Венецианец ушел, и Зоя осталась одна. Джулиано ей понравился. Красивый мужчина. И ему действительно было важно знать то, о чем он спросил; она была в этом уверена.

Она должна бы ненавидеть Джулиано, ведь он – Дандоло. Это могло бы стать самой сладкой местью, о которой только можно мечтать. Следует вспомнить о страшных событиях, которые рвали на части ее сердце и душу. Намеренно, словно вонзая нож в собственную плоть, Зоя снова и снова оживляла в памяти ужасные картины тех дней.

В конце 1203 года крестоносцы, осадившие город, прислали императору Алексею Третьему дерзкое письмо. (Это было сделано по наущению Энрико Дандоло.) В нем содержались угрозы, и человек, возглавивший заговор против императора, его собственный зять, устроил беспорядки в соборе Святой Софии. Бунтовщики снесли большую статую Афины, что некогда украшала афинский Акрополь.

Беспорядки начались и на улицах города. Кто-то даже попытался поджечь в гавани венецианские корабли. Осаждающие были намерены сражаться или умереть. Венецианский дож Дандоло, Бонифаций Монферрат, Болдуин Фландрийский и другие французские рыцари договорились о разделе добычи, когда Константинополь будет отдан на разграбление.

В марте 1204 года западные войска решили захватить не только Константинополь, но и всю Византийскую империю. В середине апреля город горел, на его улицах мародерствовали и убивали. Дома, церкви и монастыри – все было разграблено. Из чаш для святого причастия хлебали дешевое пойло, иконы использовали вместо досок для азартных игр, из драгоценных рам выковыривали ювелирные камни, золото и серебро переплавляли в слитки. Древние памятники, которым столетиями поклонялись жители Константинополя, сносили и разбивали на части. Императорские усыпальницы – даже усыпальница Константина Великого – были осквернены и разграблены. Останки Юстиниана Законодателя[5] вышвырнули на поругание. Монахинь насиловали.

В храме Святой Софии солдаты разбили алтарь, вынесли из сокровищницы все серебро и золото. В храм завели лошадей и мулов, чтобы погрузить на них награбленное добро. Животные скользили в крови на мраморном полу.

Проститутка плясала на престоле патриарха и пела скабрезные песни.

Говорили, что общая стоимость сокровищ, награбленных крестоносцами, составляла четыреста тысяч марок серебром, что в четыре раза превышало стоимость всего флота. Дож Венеции Энрико Дандоло взял пятьдесят тысяч марок.

И это было еще не все. Он вывез из города четыре больших позолоченных бронзовых коня – теперь они украшали собор Святого Марка в Венеции. Энрико Дандоло выбрал этих коней в качестве своей доли добычи. Он также взял фиал, содержащий капли крови Христа, и икону в золотом окладе, которую Константин Великий в свое время брал с собой в бой, мощи Иоанна Крестителя и гвоздь с креста, на котором распяли Иисуса.

И еще одно, пожалуй, самое худшее – из города вывезли плащаницу Христа.

Утрата всех этих реликвий – это не просто разграбление Церкви. После этого изменился характер города, словно у него из груди живьем вырвали сердце.

Паломники, путешественники, которые формировали экономику, коммерцию, мировую торговлю, больше не приезжали сюда. Они направлялись в Венецию и Рим. Константинополь погряз в нищете, стал похож на попрошайку у ворот Европы. Зоя стиснула кулаки так сильно, что ногти впились в ладони и из ран выступила кровь. Если бы Джулиано умер тысячу раз, это все равно не искупило бы потери. Этому нет и не может быть прощения. Будет только кровь, кровь, еще больше крови!

То, что Зоя Хрисафес обещала разузнать о его матери, было, конечно, замечательно, но это далеко не все, что можно было сделать. Джулиано заглянул в другие районы города, ища людей, которые знали, кто куда переехал во время изгнания. Он занимался этим в свободное время, исполнив долг перед Венецией. К концу месяца, в течение которого Зоя обещала узнать ответы на его вопросы, Джулиано посетил холм, с которого, по словам Анастасия, можно было увидеть весь город.

Венецианцу не составило труда найти это место, и, как и было обещано, вид оттуда открывался поистине великолепный. Кроме того, оно было надежно защищено от западных ветров. Воздух был напоен ароматами. Внизу раскинулся цветущий виноградник – именно оттуда доносилось нежное, сладкое благоухание. Спустя какое-то время Джулиано понял, что мягкий свет заходящего солнца, отражающийся в морских водах, вызывает у него ностальгию. Он прищурился, всматриваясь в даль. Рябь на небе, похожая на чешую, напомнила Джулиано о доме. А на северо-востоке перистые облака походили на развевающийся на ветру конский хвост, сквозь который проглядывали косые лучи заходящего солнца.

Следующим вечером Джулиано вернулся на это место и обнаружил там Анастасия. Лекарь повернулся к венецианцу и улыбнулся, но некоторое время хранил молчание, словно море, раскинувшееся перед их глазами, было более красноречивым.

– Восхитительное место, – сказал наконец Джулиано. – Наверное, было бы несправедливо, если бы оно принадлежало кому-то одному.

– Эта мысль не приходила мне в голову, – улыбнулся Анастасий. – Ты прав, это место должно быть доступно всем, кто может видеть, а не болванам, которые ни на что не способны. – Он покачал головой. – Извини, это было слишком грубо. Я весь день общался с глупцами и сейчас немного взвинчен.