Джулиано неожиданно обрадовался тому, что Анастасий не безупречен. Прежде евнух обескураживал его, хотя венецианец понял это только теперь. Джулиано невольно улыбнулся.

– А ты знал семью Агаллонов в Никее? – спросил он.

Анастасий ненадолго задумался.

– Помню, как отец упоминал это имя. Но он лечил многих.

– Он тоже был лекарем? – поинтересовался Джулиано.

Анастасий смотрел вдаль.

– Да. Он научил меня всему, что я знаю.

Он замолчал, но Джулиано догадался, что есть еще что-то, какие-то глубоко личные воспоминания, которые очень дороги евнуху, но сейчас, когда все осталось в прошлом, ему больно об этом вспоминать.

– А тебе нравилось учиться? – спросил венецианец, чтобы отвлечь собеседника от раздумий.

– О да! – Лицо Анастасия вдруг оживилось, глаза загорелись, губы приоткрылись. – Очень нравилось – сколько себя помню. Отец не интересовался мной, когда я появился на свет, но, как только я начал говорить, стал обучать меня разным премудростям. Помню, как помогал ему в саду, – продолжал евнух. – По крайней мере, я думал, что помогаю. Скорее всего, на самом деле я лишь докучал отцу, но он никогда мне об этом не говорил. Мы вместе ухаживали за растениями, и я запоминал их названия, как они выглядят, как пахнут, какую часть нужно использовать, корень, листья или цветки, как собирать их и как хранить, чтобы они не потеряли своей целительной силы.

Джулиано представил, как отец учит маленького мальчика, повторяет снова и снова, спокойно и терпеливо.

– Мой отец тоже меня учил, – сказал венецианец, отчетливо видя картины своего детства. – Рассказывал о венецианских островах и проливах, гаванях, где расположены верфи. Он брал меня с собой, чтобы я мог посмотреть на работу корабелов, увидеть, как они закладывают кили, как крепят стойки и ребра, потом – шпангоуты, конопатят, устанавливают мачты.

Все то же самое: человек учил своего ребенка тому, что любил сам, навыкам, с помощью которых зарабатывал себе на хлеб. Джулиано помнил все это так отчетливо… Рядом с ним всегда был отец, а не мать.

– Он знал каждый порт от Генуи до Александрии, – продолжал венецианец. – Мог рассказать об их достоинствах и недостатках.

– А он брал тебя с собой? – спросил Анастасий. – Ты видел эти места?

– Некоторые из них.

Джулиано вспомнил тесноту корабельных кают, морскую болезнь; вспомнил незнакомую Александрию, жару, лица арабов, непонятный язык.

– Это было страшно и замечательно, – сказал он печально. – Думаю, бóльшую часть времени я замирал от страха, но скорее бы умер, чем признался бы в этом отцу. А куда твой отец брал тебя?

– Это случалось очень редко, – ответил Анастасий. – Чаще всего мы с ним осматривали стариков, у которых были сердечные болезни или застой жидкости в легких. Но я помню первого в своей жизни покойника.

Джулиано удивленно посмотрел на него:

– Покойника? И сколько же тебе тогда было?

– Лет восемь. Нельзя бояться покойников, если ты хочешь стать лекарем. Мой отец был мягким, очень добрым человеком, но тогда заставил меня увидеть, из-за чего умер пациент.

Анастасий замолчал.

– И что же это было?

Джулиано попытался представить себе ребенка с серьезными серыми глазами, хрупким телосложением и нежным ртом.

Анастасий улыбнулся.

– Человек погнался за псом, стащившим у него обед, споткнулся, полетел кубарем – и сломал себе шею.

– Ты выдумываешь! – воскликнул Джулиано.

– Вовсе нет. Это было первым уроком по анатомии. Отец показал мне мышцы спины и кости позвоночника.

Джулиано был потрясен.

– А вам разрешили все это проделать? Это же человеческое тело!

– Нет, не разрешили, – ухмыльнулся Анастасий. – Но я никогда этого не забуду. Я до смерти боялся, что нас поймают. Я зарисовал все внутренние органы, чтобы мне больше никогда не пришлось делать ничего подобного.

Последние слова он произнес с грустью.

– Ты был единственным ребенком в семье? – спросил Джулиано.

Анастасий вдруг растерялся.

– Нет. У меня был… есть брат. Надеюсь, он еще жив.

Евнух явно смутился и рассердился на себя, словно не собирался этого говорить. Он отвернулся.

– Я уже некоторое время не получаю от него вестей.

Джулиано не хотел лезть ему в душу.

– Твой отец, должно быть, гордится тобой, ведь ты лечишь самого императора. – Он сказал это просто, констатируя факт, а не для того, чтобы польстить.

Анастасий расслабился.

– Наверное, гордился бы.

Он глубоко вдохнул и медленно выдохнул. Некоторое время евнух молчал. Он повернулся к морю и уставился в даль.

– Агаллоны – члены твоей семьи? Ты поэтому их разыскиваешь?

– Да. – Джулиано и не думал этого скрывать. – Моя мать византийка. – По лицу Анастасия он увидел, что тот сразу же понял суть. – Я навел справки. Есть люди, которые смогут рассказать мне больше.

Чувствуя, что венецианец не хочет говорить на эту тему, Анастасий не стал его дальше расспрашивать. Евнух смотрел на противоположный берег залива, за которым лежала Никея.

Джулиано стал перебирать в уме факты, указывающие на то, что, вероятнее всего, армия крестоносцев прибудет морем и зайдет в город, чтобы запастись провизией и пресной водой, а не двинется по суше – при таком сценарии крестоносцы обошли бы город стороной, направляясь в Азию и дальше на юг.

Если бы только Михаил смог убедить свой народ покориться Риму! Тогда ни один крестоносец не осмелился бы напасть на суверенные владения императора-католика! Ни один крестоносец или паломник не сможет получить отпущение подобного греха, в какой бы монастырь он ни ездил впоследствии.

Наблюдая, взвешивая, делая выводы, Джулиано по-прежнему чувствовал себя как человек, который оценивает выгоду, прибыль от войны, и ему было не по себе.

К концу месяца он получил сообщение от Зои Хрисафес, в котором говорилось, что ей удалось выяснить некоторые факты о Маддалене Агаллон. Зоя была не уверена, что он захочет их услышать, но если это так, она с удовольствием примет его через два дня.

Конечно же, Джулиано пошел к ней. Какими бы ни были эти новости, он должен их узнать.

Венецианец прибыл в дом Зои, и слуги провели его в гостиную. Он изо всех сил старался сохранять хладнокровие. Хозяйка сделала вид, будто не замечает его волнения.

– Ты осмотрел город? – спросила она обыденным тоном и снова подвела Джулиано к окну, из которого открывался великолепный вид.

Был ранний вечер, и мягкий свет стер излишне резкие линии.