Мы со Светой наблюдали за этой троицей в беседке из окна кухни и посмеивались. А потом подруга признала:

— Твой ничего. Правда, тоже системный. А жить с ними не так просто, Липа. Вот посмотри, как я мучаюсь с Вадиком.

— Прямо мучаешься, — не поверила я ей. — Да и Рома уже вне системы. Сам себе хозяин.

— Это да. Но воспитание, воспитание…

— Мне интересно, какие у него родители.

— Скоро узнаешь. Надеюсь, свекровь тебе достанется лучше, чем мне. — Она мыла тарелки, замолчала, задумавшись, вдруг вздохнула. — Я буду по тебе скучать.

— И я по тебе. — Я обняла её. — Приедете с Вадиком в гости?

— Конечно, приедем. Пусть твой Роман Евгеньевич отчитается, как тебя холит и лелеет.

Я улыбнулась.

— За это я не беспокоюсь.

Собирая свои вещи и намереваясь покинуть родной город, я, на самом деле, могла думать только о том, что здесь оставляю. О будущем, о том, что меня ждёт, думалось отстранённо, эмоциональных сил представлять и строить планы, не было. В понедельник Рома снова уехал заниматься бюрократическими проволочками и сбором доказательств того, что я никак не могла выйти за него замуж в апреле месяца этого года, а я ходила по своей квартире, понимая, что забрать всё я не смогу. По крайней мере, сейчас, и необходимо было решить, что упаковать в коробки и чемоданы, а что оставить в квартире, в тишине, покрываться пылью. Решить было трудно. В итоге, перво-наперво упаковала все старые документы, фотографии, дедушкины записи и бабушкины нотные тетради, которые в моём детстве выдавались мне, как сокровище.

Целая коробка воспоминаний на бумаге. Кстати, в альбомах с фотографиями хранились свадебные фото бабушки и дедушки, и мамины детские снимки, некоторые, признаться, я видела впервые. Бабушка всё это бережно хранила, но пересматривать не слишком любила, наверное, воспоминания о муже и дочери, которая предпочла покинуть родителей, детей и страну, причиняли ей боль.

Рома, вернувшись, заинтересовался моими историческими изысканиями. Я сидела на полу, обложившись старыми пожелтевшими фотографиями, а он присел на кресло позади меня, жевал бутерброд и сверху всё разглядывал.

— Это ты? — спросил он, указывая на снимок улыбающегося младенца.

— Нет, мама. А вот посмотри, что нашла. За обложкой припрятано было, бабушка мне её никогда не показывала. — Я взяла в руки более современный снимок. Молодые люди стояли в обнимку, белокурая девушка и парень с лихой, задорной улыбкой. — Это родители. Судя по дате, через год мы с Ладой родились.

Рома забрал у меня фотографию, чтобы рассмотреть как следует. После чего сказал:

— Ты на маму похожа.

— Да? Она красивая?

— Красивая. Сколько ей сейчас?

— Сорок три. Отцу столько же, возможно, уже сорок четыре исполнилось, не знаю. Совсем молодые, Рома. Вот ещё мамины фотографии. — На других снимках мама была моложе, совсем подросток. Скромно одетая, примерная девочка. Бабушка рассказывала, что она была послушным ребёнком, прилежно училась. А когда вошла в подростковый возраст, её будто подменили. Рассказывала она мне это уже, когда я сама повзрослела. В период моего взросления тему отношений родителей бабушка всячески обходила стороной. Да и я почему-то не сильно интересовалась. Меня воспитывали скромно, и расспрашивать бабушку, как так получилось, что мама родила меня в шестнадцать лет, и, вообще, откуда берутся дети, мне казалось неуместным и даже постыдным. Тем более я видела, как бабушка остро реагирует на эту тему и всерьёз расстраивается. Я начала задавать вопросы, очень осторожные и аккуратные, только после первой встречи с Ладой. На фоне изумления, шока, меня накрыли эмоции, и мне захотелось знать больше. Общение с мамой тогда было весьма формальным, она жила за тридевять земель, ни интернета, ни скайпа тогда не существовало, лишь письма и нечастые телефонные звонки.

Что из этих крох можно было вынести? Вот и пришлось, в конце концов, объясняться со мной бабушке. Правда, я, как тогда, так и сейчас, уверена, что она рассказала мне малую толику, похожую на правду. По бабушкиным словам, всё произошедшее было по великой, но юношеской любви, и мы с Ладой появились, как следствие этой любви, и мы должны гордиться этим, должны понять родителей и думать о них хорошо, потому что, не смотря на все препятствия и трудности, они дали нам жизнь. Дальше история не продолжалась, и о том, что родители без особого сожаления расстались и разъехались по разным городам, оставив плоды своей великой любви родственникам, бабушка говорить не любила. А вот маму я однажды спросила, почему же так получилось. Она замолчала на некоторое время, даже улыбаться перестала, хотя мне всегда казалось, что ничто не может убрать с её лица улыбку, она сроднилась с ней, и можно было только улавливать тени изменений и перемен настроения в её улыбках. Но разговор о прошлом маму с толка сбил, правда, в конечном счёте, она меня никаким обстоятельным ответом порадовать не смогла. Лишь ровным голосом сказала, даже попеняла:

— Липа, ты же взрослая девочка. Ты сама должна прекрасно знать, что люди расстаются. И любовь проходит. Вот и у нас с твоим отцом так произошло. Ты просто не представляешь, что это значит — родить детей. Это огромное испытание. Когда-нибудь у тебя будут дети, и ты меня поймёшь.

И мне опять же стало неловко и стыдно, я почувствовала, что лезу не в своё дело, в душу другого человека, а права у меня на это нет. Но ведь оно было, это право, ведь мамино решение определило всю мою жизнь, в итоге. И я просто хотела знать… А она делиться сокровенным не собиралась, и считала себя правой.

Я торопливо сгребла все фотографии в одну кучу и положила обратно в коробку. Закрыла её крышкой.

— Эту коробку можно оставить здесь. В ней ничего важного.

Рома наблюдал за мной, потом по голове погладил, как щенка. Но спорить не стал.

— Как скажешь.

И вот во вторник я заперла квартиру, оставив запасной ключ Свете, мысленно попрощалась и с домом, и со своей привычной жизнью, села в Ромкину машину, и мы выехали в сторону Нижнего Новгорода. Я смотрела с окно, молчала, а Рома мне не мешал. Только спросил:

— Грустишь?

— Настраиваюсь на новую жизнь, — ответила я.

А Роман Евгеньевич кивнул, довольный.

— Так и надо.

Вид с моста на Волгу меня всегда завораживал. Я прильнула к стеклу, улыбнулась, увидев белые теплоходы и речные трамвайчики. А Рома, заметив это, взбодрился.

— Скоро дома будем.

У меня после этих слов неожиданно защипало в носу. Я моргнула раз, другой, Роме улыбнулась и снова к окну отвернулась. Занервничала неожиданно. Мой новый дом. Новый город, новая жизнь.

— Наверное, мне нужно поискать работу, — сказала я, когда мы уже припарковали машину у дома, и Рома вытаскивал из багажника сумки с вещами. Вытащил очередную, и кинул на меня выразительный взгляд.