Но так как сейчас — когда менты хватают заведомо невиновных, улики им подкидывают совсем левые и прессуют, пока не признаются, бывает что и насмерть в отделении забивают — вот такого беспредела еще не бывало. А сейчас — он есть. Кругом.

А раз менты живут такой жизнью — не ментовской, не блатной — а не пойми какой — то от этого голова болит и у него, смотрящего. И их мутки — это по-любому его мутки, и все это понимают. И на сходе — если у Гермиана хватит наглости его собрать — за снижение поступлений из Одессы с него спросят. Это не говоря о том, что он взял лимон из общака и отдал этому борзому генералу — а генерала замочили и лавэ ушли. Раньше за такое на нож без разговоров бы, сейчас времена не те — но лимон с него снимут. С процентами. И за другие поступления спросят.

Хлопнула дверь, ввалился Левик — один из пристяжи, стремящийся. В руке пистолет, глаза не то, что круглые — квадратные. Белый как мел.

— Цыгана с пристяжью постреляли! Вглухую! Прямо на крыльце!

Хвост вскочил…

* * *

На крыльце — толпа. Открытая дверь машины — Крузер остался на месте, а вот Мерс, как только началось — рванул и с концами, там водила был за рулем, а жить всем хочется.

Черная кровь и черные костюмы — в свете фонарей.

— Твою мать! — не сдержался Хвост.

Зрелище было страшным — Король и его пристяжь лежали на земле, они лежали так кучно, один на другом — что казалось, их скосили одной очередью.

Где-то уже выли сирены.

— Кто? — Хвост схватил первого попавшегося из пристяжи — кто, б…

— Не мы! Зуб даю не мы!

— А кто?!

— Не волоку! Они вышли … и тут … падать стали, один за другим.

— Козлы, б…

Хвост схватился за сотовый… кому звонить… некому.

— Может, оно и к лучшему — осторожно сказал Конура, один из особо приближенных — беспределили, хвост поднимали, предъявы кривые кидали, вот и нарвались. Нам же проблем меньше.

— Завали!

Хвост со злости зарядил Конуре в рыло, тот чуть не упал.

— Дебилы! Теперь за него мне на сходняке отвечать! Их у меня в доме постреляли!

Сирены были уже совсем рядом.

— По машинам, — опомнился Хвост, — уходим…

Ночью — в Одессе была серьезная стрельба. Налетели на одно из подкрышных заведений Хвоста, все постреляли, убили троих. В заведении была публика и это была конкретная красная карточка. Подобные акции — а ежу понятно, что ее предприняли молдаване и привычно перешедшие на их сторону цыгане — были красной карточкой потому что отпугивали от города туристов и входили в сводки, которые подавались в Киев. Перестрелка в городе с человеческими жертвами — смотрится в сводке особенно эффектно, и может служить основанием для огрвыводов.

Резницкий — на утренней оперативке вышел из себя и стучал кулаком по столу, как будто это стучание могло решить хоть одну проблему из тех, которые были в городе. Токарев ничего не говорил: все силы уголовного розыска были брошены в этот день против цыган. Расчет был правильный — цыгане в городе были союзниками молдаван, и если ударить по цыганам — молдаване в город хоть какое-то время лезть не будут, поопасаются. Выйдя из здания МВД — Токарев позвонил Хвосту и они обо всем «домолвились» менее чем за пять минут. Боевики Хвоста которых не касались ни реорганизации, ни революции Гидности — приняли участие в открывшейся в городе охоте на цыган. Токарев попросил, чтобы без мокрух — и было без мокрух. В этот день можно было не раз видеть удивительную картину — к отделению подкатывает джип с боевиками, после чего двое — трое бычков тащат в отделение и предъявляют изумленному дежурному очередное избитое лицо цыганской национальности, которое тут же выражает искреннее желание написать явку с повинной в торговле наркотиками — только чтобы оказаться подальше от боевиков Хвоста. Таким образом, уже к вечеру в Одессе резко снизилась уличная преступность, а обезьянники, как и СИЗО оказались переполненными, и очередную партию цыган пришлось везти автозаками в соседний Ильичевск — там еще были места в камерах.

Сам Токарев — весь день мотался по городу, высунув язык и в конце дня — чувствовал себя так, как будто его пропустили через стиральную машину.

Собрались вечером опять в Космосе — подводить итоги стахановского труда. Вымотались все, вдобавок проголодались, за день у многих маковой росинки во рту не было. На сцене — соблазнительно пела певичка, но никто не слушал музыку, первые пятнадцать минут все только и делали, что сосредоточенно работали челюстями.

— Фу… — первым оторвался от тарелки Остап, у которого в уголовке была кличка «старшой» или «старший сын» — так то мы и со всей преступностью в городе сдюжим.

— Не говори «гоп» — осадил Токарев — взяли только цыган, а уже свободной хаты в городе нет. К тому же — гребем мы по мелочам, крупняк понятно, или осел или слинял. И кто Гермиана с его шоблой пострелял — мы не знаем.

— А может, оно и к лучшему — сказал Старшой.

— Что — к лучшему? — не понял Токарев.

— Молдавана и его пристяжь завалили. Цыган приняли. Воры грызутся друг с другом. Может, так оно и надо…

Наступило тяжелое молчание.

— Умный? — спросил Токарев.

…

— А тебе не приходило в голову, умный, что эти мокроделы, о которых мы так ничего и не знаем, могут и за нами прийти? Пулю в башку хочешь получить? Как Папа, как Гермиан?

…

— Орудующие в городе мокроделы, о которых мы ничего не знаем — опаснее всех цыган, которых мы сегодня приняли. Взять их — наша первоочередная задача. А раскрыть убийство генерала Семидрева — еще и дело нашей чести. Всё поняли?

— Палий с концами пропал. И Лепилу вальнули.

— Слышал…

— Ничего не знаешь?

— Нет.

Два человека стояли у обрыва, недалеко от Одессы. Под ногами у них — колыхалось Черное море…

— А что вообще думаешь?

Дзюба в упор посмотрел на Токарева.

— Думаю, что ноги делать надо, вот что. Пока и нам на шею — петлю не надели…

— И кому город оставить? А?

— На том свете — жрать не будешь.

— А если очканешь — то и на этом не будешь! — психанул Токарев — поставят раком и так оттараканят! Отберут всё, последнюю шкуру снимут!

Два одноклассника — стояли на обрыве и смотрели вдаль… да только нет больше Алых парусов. Нету.

— Ленку видел… — вдруг сказал Дзюба.

Ленкой — звали девчонку, которая лишила невинности их обоих.