Он умолк, я спросил нетерпеливо:

— Что?

— Почудилось, рисует не мелом, — сказал Ульрих с некоторым затруднением. — Хоть и далеко мы стояли, но всё-таки видел, что в руке никакого мела. С другой стороны, линия от руки шла четкая, жирная, будто держит большой кусок...

— Дальше!

— И так он нарисовал что-то совсем несообразное. Детям не понравилось, хотели затереть и нарисовать свое, но он удержал их, сказав, что сейчас покажет удивительную картину. Дети стали ждать, а он начал бормотать что-то, махать руками. Мы сперва подумали, что он читает молитву, монах же, а когда сообразили, что это черная магия и надо остановить, было поздно...

Он торопливо налил себе, выпил, осмотрел остекленевшими глазами, продолжил сипло:

— Прямо из-под земли ударил черный свет, будто там в недрах какое-то окно открылось во всю дурь!.. И тут же этот сатанинский свет стал твердым. Я сам видел, потом один ребенок поднял камешек, швырнул, и камень отскочил с таким звоном, будто ударил в лист железа!

Второй, которого он назвал Тулиусом, сказал тихо:

— Это уже потом, когда лед посветлел...

— Нет, — возразил Ульрих. — Сперва аж зазвенело, но потом стало монолитом. Тут уж не зазвенит... И только тогда всех нас проняло. Мы все к колдовству привыкли, но у нас всё по мелочи: заговоры, привороты, отвороты, любовное зелье, амулеты для любовных чар, амулеты для защиты от них... А здесь вот такое сразу! Народ, как видели, ошалел. Тишина какая...

Я пил молча, на душе гадко. И хотя отец Шкред мне не родственник и даже не молодая девка с большими сиськами, всё равно гадко, как будто потерял близкого родственника. Да и разрастается чувство вины, он мог пострадать косвенно из-за меня. То ли колдун рассчитывал, что я уже зашел к нему в церковь, то ли заранее лишил меня места, куда вернусь и где, возможно, получу какие-то сведения...

Когда я вышел из таверны, глыба подтаивала, заметно осела, а блистающие под солнцем грани, острые, как лезвия мечей, стали тупыми, изъеденными кавернами. Из-под глыбы неспешно текут струйки мутной воды, лишнее подтверждение, что это создание темной магии — вода, обыкновенная вода. Всего лишь и понадобилось, что подвергнуть ее мгновенному понижению температуры.

Всего лишь, подумал я мрачно. Но откуда-то в доме и над домом? Если понизить температуру может и слабенький колдун, то вот так создать столько воды, это надо быть неслабым магом. Или же копить ману долгие годы, чтобы вот так разом выплеснуть всю без остатка.

В любом случае положение мое хуже некуда. Даже если слабый маг выплеснул всю свою ману, накопленную за годы, то, значит, ему заплатили столько, что вот взял и отдал. А с человеком, который может выложить такую сумму, шутки плохи.

А если, мелькнула мысль, такое же попробуют проделать с особняком? Правда, не будет акта купли-продажи, но бесхозную землю можно выставить на аукцион. И понятно, кто на этом аукционе победит...

Я не замечал, что все ускоряю и ускоряю шаг, пока впереди не показалась красная черепичная крыша. Бешенство нарастало, я пронесся через сад, не обращая внимания на то, есть кто в кустах или нет.

Сэр Торкилстон выскочил навстречу, похожий на каменную статую командора, закованную в железо, меч в руке, через прорезь шлема блеснули глаза.

— Сэр Ричард!.. Вы неосторожны!

— Эти зарвались, — бросил я зло и побежал в дом.

— Они — да, — прокричал он вдогонку, — трупы уже убрали... Но если бы там засели другие?

Я не ответил, ворвался в свою комнату, бросил на лавку лук, меч, молот, вытащил из мешка обе половинки кирасы, края щелкнули и слились в единое целое. Дрожащими от ярости пальцами раскатал браслеты, укрыв руки от плеч до кистей. В коридоре загремели шаги, Торкилстон вырос в дверном проеме, словно каменное изваяние. Он вскинул брови в удивлении, никогда не видел, чтобы рыцарь облачался в полные доспехи так быстро, да еще сам, но смолчал. Я торопливо прицепил к поясу молот, перебросил через плечо перевязь со щитом, бешенство бьет в череп раскаленным молотом, задыхаюсь от ярости, руки трясутся, как у паралитика, губы прыгают. Не то что молитву, выматериться не могу, только кровь шурует по телу, как испуганные тараканы по кухне.

— Я пойду с вами, — сказал Торкилстон.

— Нет, — возразил я.

— Сэр Ричард, посмотрите на себя в зеркало!

— Мужчину красят шрамы.

— У вас нет шрамов, — напомнил он. — Но будут, если еще удастся уцелеть, в чем я сомневаюсь. Бешенство — плохой помощник.

Я покачал головой:

— Сэр Торкилстон, мне нужно кое-кого навестить. Но мне нужно, чтобы на это время тыл был прикрыт. Я оставляю с вами Пса, он нечисть чует любую и рвет в клочья. Поможет не только с нечистью справиться... Если будет угроза Амелии и ее детям — сразу почует. А я на Зайчике...

Он сказал было упрямо:

— Но два меча — это... — Умолк, я кивнул:

— Вы правы, за моим Зайчиком не угнаться. Не обижайтесь, но придется останавливаться и защищать вас. А я хочу побыстрее добраться до этой мрази, что обещает уничтожить вдову и ее детей.

Я выскочил из дома, Зайчик прибежал на свист. Сэр Торкилстон крикнул с крыльца пониженным голосом:

— Вдову?

— Увы, да, — ответил я.

— Вы точно знаете?

— Да, — ответил я. Он наморщил лоб:

— Сэр Ричард... вы крутую кашу заварили. Я слышал, в город приехали четверо бывалых бойцов, двоих я знаю хорошо. Может быть, стоит их позвать поработать? Это будет стоить недорого, а охранять госпожу Амелию они сумеют...

— Хорошая идея, — сказал я горячо. — Приглашайте! Я всё оплачу.

— Я поторгуюсь...

— Но не слишком, — предостерег я, — нам каждый человек важен, а деньги у нас пока что есть.

Зайчик нетерпеливо потряхивал роскошной гривой, огненный глаз косит в нетерпении: что за черепаха этот хозяин... Меня всё еще трясет, я похлопал его по шее, он посмотрел удивленно.

— Всё путем, — заверил я с неловкостью. — Это я так... Что это мы в глухой обороне, будто и не люди вовсе? Что-то долго я на этот раз терпел. Совсем обобщечеловечился, тряпка...

Он не дрогнул, когда я запрыгнул в седло, только уши запрядали, стараясь уловить, что же меня так дернуло. Мы выметнулись, как будто из горящей конюшни.

Дробно застучали копыта, на улицах с криками бросались к стенам, мы несемся посредине, а кто не уступил дорогу вовремя, сам виноват. Дважды или трижды в сторону отлетали человеческие тела, а я направил коня к центральной части города.

Тегер, который похвалялся вновь изнасиловать Амелию, с компанией своих ублюдков сидел на открытой площадке перед трактиром дядюшки Крокуса. Площадка огорожена решетчатым заборчиком из крашеных дощечек, за тремя столами человек двенадцать, все наглые и уверенные, пьют и хохочут. Женщин на улице провожают такими взглядами, что даже шлюхи опускают головы, стараются убраться из виду как можно быстрее.