С первого взгляда он понял, что жена снова пьяна. Высокая, под стать мужу, грузная, с отекшим лицом, в котором только по глазам угадывалась ее прежняя яркая, броская красота, Надежда едва стояла на ногах. Сегодня она к тому же была в наряде, который Мамонов не переносил: лосины и короткая футболка, обтягивающая ее массивную грудь.

— А, хозяин пожаловал, — прогудела она своим низким, грудным голосом, и на Мамонова пахнуло перегаром. — Какое счастье!

К этому виду российского досуга Надя пристрастилась года три назад, когда муж резко пошел по служебной лестнице в гору и ей невольно пришлось принимать участие в его многочисленных «деловых» гулянках. То, что для мужчины развлечение, для женщины — гибель. Сам Мамонов слишком поздно понял, что дело зашло слишком далеко, долго пытался бороться с болезнью супруги, а потом плюнул и вскоре возненавидел ее с такой же силой, с какой прежде любил.

— А что, мне уже в свою квартиру нельзя прийти? — спросил он, с ненавистью глядя на жену.

— Можно, почему ж, — усмехнулась Надя и, пройдя в комнату, плюхнулась в кресло напротив. Закрыв глаза, она откинула голову назад, чуть покачивая ею из стороны в сторону, видимо, в такт алкогольному «вертолету».

— Баб-то много к себе привозишь в Демидовку? — спросила она не открывая глаз. Это была ее любимая тема, и взвинченный, понимающий все, что произойдет дальше, Мамонов вскочил с кресла и, выматерившись, метнулся на кухню. Открыв холодильник, он начал шарить по полкам, надеясь найти что-нибудь съестное. Из комнаты раздался истеричный хохот Надежды.

Последний раз в этой квартире подполковник был с неделю назад, и все, что он тогда привез из продуктов: сметана, колбаса, майонез — теперь имело неаппетитный вид. Мамонов не стал рисковать и вышел из кухни, прошел в кабинет и запер дверь. Надя перестала смеяться и теперь начала что-то говорить, торопливо, постепенно повышая голос и тем же истеричном тоном. Все это было до боли знакомо Мамонову, знакомо и отвратительно, но не менее неприятную процедуру ему еще предстояло пережить. Внутри деревянной тумбы, на которой стоял телевизор, подполковник замаскировал небольшой несгораемый сейф, полученный в свое время для нужд милиции, но «прихватизированный» Мамоновым для личных целей. Открыв массивную дверцу, он достал из его чрева небольшой «дипломат», положил на стол и, набрав код, откинул крышку. Как восхитила бы бледная зелень американских долларов бальзаковского героя, живи он сейчас. Но подполковник Мамонов и был сегодняшним, современным новоявленным Гобсеком.

Он и сам не заметил, в какой момент эта страсть поглотила его целиком.

Природная жадность до острых ощущений, которая и привела его в органы, с годами приобретала все больший размах. Мамонов, еще будучи молодым оперативником, не пропускал мимо ни рюмки, ни юбки. Потом пришла жажда власти, и он постепенно приобретал ее: сначала благодарности и поощрения, следом — звания и должности.

Одновременно появилась страсть к приобретению. И Мамонов начал обзаводиться недвижимостью, а для этого частенько приходилось идти на сговор с собственной совестью, чтобы поплыли в руки эти самые зеленые бумажки, гарантирующие ему комфортную жизнь богатого человека, даже после ухода на пенсию. То, что небрежно отброшенными оказались уважение коллег, бывшие друзья, медленно, но верно спивающаяся жена, мало волновало подполковника. Подобно персонажу Бальзака, он чувствовал безмерное счастье, укладывая в свою «копилку» очередную порцию долларов. И теперь ему придется с ними расстаться! Не насовсем… но выпустить из рук и на время потерять из виду… Даже мысли об этом лишали Мамонова последних остатков душевного равновесия. Со вздохом захлопнув крышку кейса, он закрыл сейф и, прихватив «дипломат», вышел из кабинета. Надежда ждала его в коридоре, и тяжелый взгляд ее темных глаз не сулил ничего хорошего.

— Куда, опять к своим б…? Не пущу! — сказала она, пытаясь закрыть руками дорогу мужу.

— Да пошла ты… — Мамонов небрежно оттолкнул ее в сторону и шагнул к двери.

Тогда Надежда быстро ухватила мужа сзади за шею, пытаясь остановить его.

Это разъярило подполковника. Он со всей силой отбросил ее. Надя повалилась назад и, ударившись головой о дверной косяк, сползла на пол. Мамонов, даже не взглянув на нее, вышел из квартиры и торопливо спустился вниз. Его колотила нервная дрожь от злости и омерзения.

«Старая алкашка! Надо будет заказать ее Гусю. Только надо придумать ей такую смерть, чтобы вызвала ко мне сочувствие, как к Ковчугину».

Он вел машину в сторону окраин, а в трехкомнатной квартире элитного дома Надежда Мамонова по-прежнему лежала на полу, а под ее головой расползалось по импортному линолеуму темно-бордовое пятно.

Выехав за город, Мамонов начал думать, где ему закопать деньги. Луга отпадали: каждую весну на них был мощный разлив, отчего они и получили свое название: заливные луга. Лесопосадки слишком близко. Подполковник лихорадочно размышлял…

Был поздний вечер, и самая короткая ночь года никак не решалась подступиться со своей украшенной миллионами звезд чернотой. И тогда Мамонов повернул «Волгу» к Зубовской пуще. По преданию, эти остатки девственного дикого леса в свое время принадлежали помещику Зубову. За годы советской власти пущу чуть было не пустили под пилу, но оказалось, что кроме этого леса в области нет других мест для охоты, и любовь областного начальства к пернатым трофеям спасла заповедник от уничтожения.

Заехав в лес насколько это было возможно, Мамонов свернул с дороги и выбрался из машины. Несколько минут стоял, прислушиваясь и присматриваясь к окрестностям. Эти места были ему хорошо знакомы, раньше они семьей выезжали сюда на шашлыки.

Достав из багажника лопату с коротким черенком и прихватив «дипломат», подполковник двинулся в глубь леса. Пройдя метров двести, он остановился у приметного дуба на берегу небольшого ручья. Под деревом Мамонов копать не решился — судя по взрыхленной земле, сюда в поисках желудей частенько наведывалось семейство кабанов. Определив стороны света по таявшему закату, он отмерил десять шагов на север и аккуратно вскрыл дерн около куста шиповника, так же аккуратно отложил его в сторону, затем выкопал яму сантиметров семьдесят глубиной. Прежде чем погрузить в землю «дипломат», он завернул его в два больших полиэтиленовых пакета и обмотал скотчем. Уложив свое богатство, Мамонов забросал яму землей, излишки ее разбросал по сторонам и, наконец, осторожно вернул дерн на место, утрамбовывая землю, нервно оглядываясь по сторонам. Ему казалось, что кто-то следит за ним, наблюдает за тем, что он делает. Но сколько ни вглядывался подполковник в наступающую темноту, ничего не заметил. В конце концов он решил, что это лишь игра нервов и воображения.

«Совсем докатился, мерещится уже хрен знает что!» — мысленно успокаивал он себя.

Засыпав тайник сверху опавшими листьями и сучьями и еще раз тщательно повторив про себя приметы местонахождения своего клада, Мамонов подхватил лопату и двинулся к «Волге». Когда шум мотора начал удаляться, раздвинулись кусты и на полянку около дуба выбрались трое детей. Самому старшему было лет десять, девчонке чуть меньше, а маленькому от силы года четыре — типичные деревенские дети, худые, с выцветшими до самых корней волосами, с расцарапанными от бесчисленных комариных укусов голенастыми ногами. Это были дети лесника, возвращавшиеся на кордон после рыбалки на Кривом озере. Они испугались и спрятались в кустах, когда неожиданно увидели странного дядьку в милицейской форме, копающего яму.