Поначалу все шло хорошо, Андрей, который любил исследовать связи русской и мировой литературы, радовался, что Света привлекла к дискуссии «1984», а Егор – «Чуму» Альбера Камю, но где-то в середине дискуссии он понял, что заболевает: в ушах шумело, глотать с каждой минутой становилось все больнее. С трудом дослушав диспутантов и присудив символическую победу сторонникам Солженицына и Камю, Андрей проводил ребят и рухнул в кровать. Он надеялся, что утром встанет здоровым, но посреди ночи проснулся от острой боли в горле. Не в силах даже говорить, он написал в школу имейл и три дня провалялся в полубреду, образы которого были, очевидно, вдохновлены недавней дискуссией: важной частью кошмара было даже не то, что в нем фигурировали крысы, а то, что Андрей никак не мог понять, из «Чумы» эти крысы или из «1984». Во вторник он сообразил, что вряд ли придет в рабочую форму к субботе, и написал своим ученикам, отменив ближайшее занятие.

Однако чудесным образом уже на следующий день болезнь пошла на спад. В пятницу Андрей, хотя и сипел по-прежнему, чувствовал себя здоровым, с понедельника собирался выйти на работу. «Зачем же я отменил завтрашнюю группу?» – с досадой думал он, хочется все-таки до Нового года покончить с лагерной прозой. Решив, что попробует собрать свою четверку, Андрей позвонил Егору. Все еще сипло сообщил, что выздоровел и готов завтра встретиться, если, конечно, у Егора нет других планов. Мальчик немного смущенно ответил, что, к сожалению, другие планы есть.

– Давайте сделаем так, – предложил Андрей. – Я позвоню девочкам, и, если они могут, мы один раз позанимаемся втроем, а с вами я как-нибудь встречусь отдельно. Идет?

– Понимаете, Андрей Валерьевич, – запинаясь, ответил Егор, – у девочек, я думаю, тоже другие планы.

– Хорошо, я узнаю, – сказал Андрей и собирался попрощаться, когда вдруг услышал:

– Мы вообще подумали – вы специально написали, что заболели, ну, чтобы освободить нам всем субботу.

– В каком смысле «освободить субботу»?

– Ну, мы подумали, что у вас те же другие планы, что у нас.

– Если бы я не заболел, у меня и были бы те же планы, что у вас, – заниматься. А так мои планы были болеть. Какие планы у вас четверых, я не знаю.

– То есть вы правда болели? – изумленно спросил Егор. – И в интернет не заходили, и «ВКонтакте» или там ваше ЖЖ не читали?

– Нет, – удивился Андрей. – А что я там должен был прочесть?

– Так революция же! – крикнул Егор. – Как же вы не знаете!

Пока мальчик, захлебываясь от волнения, пересказывал события прошлой недели, Андрей включил компьютер и быстро проглядел новости.

– Я не уверен, Егор, что вам надо туда идти, – сказал он. – Судя по всему, это может быть небезопасно.

– Это наверняка будет небезопасно, – услышал он в ответ, – поэтому мы туда и пойдем!

– Я как-то не разобрался до конца, – медленно проговорил Андрей, – но не уверен, что это вообще имеет смысл. Ну выйдет несколько тысяч человек, половину пересажают, как… э-э-э… во вторник на Триумфальной. Вряд ли от этого что-то изменится.

– Андрей Валерьевич, – обиженно сказал Егор, – что вы говорите! Мы же с вами только в прошлую субботу обсуждали, что чуму надо лечить, даже если нам неизвестно лекарство и мы рискуем сами заразиться и умереть.

Вздохнув, Андрей сказал:

– Слушайте, Егор, у меня есть еще одна идея.

Он хорошо понимал своих учеников: в 1991 году, будучи не сильно старше, Андрей несколько раз ходил на запрещенные антикоммунистические манифестации. Спустя двадцать лет было уже трудно вспомнить, против чего конкретно протестовали, но Андрей не забыл чувство полной никчемности, не покидавшее его, пока он в плотной толпе демонстрантов шел от Краснопресненской к Манежной. Он видел, что многие вокруг испытывали эмоциональный подъем, – и знал, что есть люди, которые панически боятся толпы. С ним не происходило ни того ни другого. Ему было просто скучно, ему казалось, что он попусту тратит время. Вместо этого, думал Андрей, я мог бы печатать листовки или делать еще что-то нужное и уникальное, а здесь, в толпе, я всего лишь единица, такая же, как другие.

Неудивительно, что после распада СССР Андрей ни разу не был ни на одном митинге, а если бы не его ученики, не пошел бы и на Болотную. Возможно, не сошлись Егор на Камю, Андрей остался бы дома, но, представив четверых детей в митингующей толпе, понял, что придется идти с учениками. С Егора, думал Андрей, станется поиграть в революцию. Да и без него, небось, найдутся желающие. А в интернете пишут, что в Москву ввели внутренние войска и, значит, могут устроить провокацию и разогнать митинг. Или даже разогнать без всяких провокаций.

Как известно, митинг 10 декабря прошел без эксцессов. Андрей встретил учеников у метро «Парк культуры», дошел до «Октябрьской», а потом вместе с толпой отправился на Болотную. В толпе он то и дело замечал знакомых – Зару с мужем и ребенком, Леню Буровского, а также Феликса, изображавшего Гарри Поттера с плакатом «Тот-кого-нельзя-назвать, к нам не приходи опять!»

– Имеется в виду воскрешение Волан-де-Морта и третий срок Путина, – пояснил он. – Такая двойная шутка, понятно?

Света воскликнула: вау! – и сделала фото, которое потом, превратив в демотиватор «Гарри Поттер с нами!», выложила во «ВКонтакте».

Егор уходил с площади мрачный и надутый: было понятно, что революции не случилось, митинг закончится ничем. Андрей, напротив, был доволен – все целы-невредимы, ни провокаций, ни винтилова.

Ближайшие кафе были забиты, и Андрей уговорил голодных ребят поехать к нему – все-таки очень не хотелось пропускать занятие.

В понедельник Феликс подошел к Андрею:

– Ты молодец, что привел учеников. Надо будет в следующий раз у нас в лицее тоже ребят организовать.

Андрей рассмеялся:

– Да ну, я на самом деле во все это не верю. Что, они все реально хотят революции?

– А ты нет? – удивился Феликс.

– Я – нет, – ответил Андрей, – и ты тоже нет.

Феликс удивился:

– Да ладно! Это же как двадцать лет назад: «Асса», перемен требуют наши сердца, все такое… как можно этого не хотеть? Бабилон падет, старый мир опять будет разрушен, ангел задует в трубу, и под эту музыку мы все пойдем танцевать!

– Что ты несешь? – с раздражением спросил Андрей. – Мы же учителя, мы должны верить в образование, а не в революцию. Сам же знаешь: где революция – там насилие, кровь и регресс.

– Мы живем в новом веке, – сказал Феликс. – Двадцать первый век – век бескровных, цветных революций.

Андрей снова рассмеялся, не приняв его слова всерьез, и вспомнил этот разговор только через неделю, когда Феликс вывесил в школьном вестибюле плакат, призывающий школьников и учителей 24 декабря выйти на проспект Сахарова.

И вот Андрей сидит на кухне, пьет обжигающий чай (хотя предпочел бы, конечно, выпить водки) и рассказывает бабушке Жене о том, как буквально за месяц уникальный педагогический коллектив оказался на грани раскола: Марик сорвал плакат, вызвал к себе Феликса и объяснил, что своей, как он выразился, выходкой тот подставляет весь лицей.