На него глядел череп. Освещенный лучом фонарика, он ехидно скалил зубы и, как показалось совсем потерявшему голову Лехе, подмигивал пустой глазницей.

Коротко вскрикнув, Саюшкин в ужасе швырнул свою находку обратно, и припустил вперед галопом. Но бежал он недолго. Дорогу ему перекрыл достаточно свежий завал.

Леха не стал его разбирать, а повернул обратно. Теперь он шел, стараясь не глядеть на ниши, но глаза словно кто-то поворачивал в ту сторону, притом с помощью грубого ворота. У него от борьбы с самим собой даже глазные мышцы начали болеть.

По галерее Саюшкин шел, как ему показалось, очень долго. Он настолько устал, что не выдержал и сел передохнуть. Вору край нужно было потушить фонарик, чтобы поберечь и так слабые батарейки, но у него не хватало смелости. Из-за черепа Леха боялся остаться в полной темноте. Он боялся – и ничего не мог с собой поделать. Такое случилось с ним впервые.

Тогда Саюшкин зажег свечу. И удивительное дело: запах горячего парафина и волны мягкого света, которые побежали по мрачным стенам подземелья, расширяя пространство, неожиданно подействовали на него как успокоительное. Он расслабился, перевел дух, и в конечном итоге снова обрел способность здраво мыслить.

Леха пошарил на груди, нашел дешевый крестик на тоненькой цепочке с нержавеющей стали, и крепко сжал его в кулаке. Он купил его нечаянно, на хорошем подпитии, у какойто тетки, которая утверждала, что крестик освящен в церкви.

В принципе Саюшкин не верил ни в Бога, ни в черта, но никогда и не отвергал религиозные постулаты. Он был достаточно начитан, а потому известное выражение "Богу – богово, а кесарю – кесарево" толковал совершенно прямолинейно, без всяких сносок, лишь с поправкой на время и свою "специальность". Единственное, в чем Леха был тверд, как кремень, так это во мнении, что ни в церкви, ни возле нее воровать нельзя.

Грешно.

Но сейчас, сидя на холодном полу подземелья, которое могло и не иметь выхода, Саюшкин вдруг почувствовал в груди какое-то непонятное томление. Что-то доброе, светлое рвалось наружу, взламывая окостеневшую скорлупу души, и свеча от этого разгоралась все ярче и ярче.

Склонив голову набок, Леха с удивлением и замешательством прислушивался к этому совершенно новому, неизвестному чувству, будто оно рождалось не у него, а у кого-то постороннего. Пальцы сами сложились щепотью, и Саюшкин, совершенно не осознавая, что делает, три раза истово перекрестился…

Наверное, он на некоторое время задремал. Очнулся Леха от полудремы-полузабытья мгновенно, будто его кто-то толкнул. Свеча почти догорела, и в ее неверном, колеблющемся свете вор увидел, что пол перед ним как-то странно шевелится и загорается крохотными искорками.

Озадаченный непонятным явлением, Саюшкин тупо смотрел на мельтешащие серые тени.

И только когда в оголенную ногу повыше лодыжки впились острые зубы, он заорал от боли, вскочил, и, включив фонарик, принялся пинать ногами, словно заправский футболист, больших длиннохвостых крыс.

Отвратительные твари разбежались. Но, судя по шороху в темноте, не очень далеко.

Много ли их там? – гадал Леха, дрожа как осиновый лист. Он столько рассказов наслышался от знакомых бомжей о городских крысах, что мог написать на эту тему научный труд.

Эта напасть в полной мере проявилась в городе вместе с демократией. Нет, крысы и раньше плодились. Даже коммунисты, при всей их железной воле и настойчивости, не смогли за годы советской власти окончательно решить этот животрепещущий вопрос. Но все-таки крысиное поголовье в годы торжества социализма значительно уменьшилось и ушло в подполье, действуя в основном по ночам, бандитскими наскоками.

Когда перекрасившиеся в одночасье партайгеноссе стали именоваться демократами и либералами, крысиное племя воспрянуло духом. Из-за митинговых страстей и драк возле государственных кормушек новые старые как-то выпустили из виду, что городские помойки тоже требуют внимания и средств. Выросшие, как на дрожжах, кучи не убирающегося месяцами мусора способствовали возрождению целых крысиных колоний.

Теперь, судя по всему, по ночам крысы занимались только сексом. А днем важно разгуливали на виду у совсем обалдевших обывателей, чинно и неторопливо ковыряясь в отбросах, – выискивали по-светлому что вкусней.

Иногда крыс все-таки пытались травить – чтобы заткнуть рты некоторым, особо рьяным, представителям совсем распоясавшейся гласности, которые строчили жалобы на бездеятельность мэрии в газеты и даже ругались с экранов телевизоров. По подвалам домов лазили какие-то подозрительные дядьки и тетки, чем-то там посыпая полы и обрызгивая стены.

Крысы, недовольные таким нахальство, начинали бунтовать, поднимаясь на верхние этажи и проникая в квартиры граждан. Некоторые особо крупные экземпляры нападали на элитных кошек и собачью мелюзгу. Рассказывали и вообще страшные истории – например, как крысы сожрали младенца – но Леха им не верил.

Однако теперь он понял, что заблуждался. Саюшкин совсем не думал, что крысы приходили к нему на экскурсию, чтобы просто поглазеть – как лилипуты на Гулливера.

Скорее всего, их привлекло настоящее чудо – гора мяса, которая свалилась к ним неизвестно откуда. И теперь крысы, похоже, совещались на какое количество порций ее разделить и кому сколько достанется.

Сжимая в одной руке саперную лопату, а в другой фонарик, Леха побежал, как полоумный, подальше от крысиной стаи. Вскоре серые зверьки исчезли с поля зрения, и запыхавшийся вор перешел на медленный шаг. Теперь ему сильно захотелось пить. От жажды язык стал словно рашпиль и казалось, что он царапает нёбо.

Иногда вор останавливался возле какого-нибудь ответвления, которое уводило вниз – туда, откуда он пришел. Чего-чего, а воды там хватало. Но, представив давящую мокрую темень, которая ожидала его в самом чреве подземелья, Леха шарахался от проема и шел дальше, безуспешно пытаясь увлажнить рот куда-то пропавшей слюной.

В конце концов он сообразил, что галерея представляет собой гигантское кольцо, полый обод со спицами-тоннелями, уводящими вниз, к какому-то центру или оси. Чтобы в этом убедиться, Саюшкину невольно пришлось, натыкаясь на завал, несколько раз возвращаться назад, чтобы искать новый путь, пока до него не дошло, что все это значит.

Леха не поленился и проделал дыру в завале. Когда он перебрался на другую сторону, то вскоре нашел огарок свечи – в том месте, где отдыхал. Крысы куда-то исчезли, и вор почувствовал себя уверенней и бодрей.

И что теперь? – спросил сам себя Саюшкин, когда сделал свое открытие. Получалось, что он бегал как белка в колесе. От переживаний ему даже есть расхотелось. Но жажда мучила по-прежнему.

Нужно возвращаться к тому месту, где он оставил кирку, чтобы пойти в другую сторону, подумал Леха. И содрогнулся, попытавшись мысленно проделать обратный путь. Нет, только не это! Вору начало казаться, что стоит ему только спуститься вниз, как тут же обвал отрежет ему проход в галерею. Здесь, по крайней мере, просторно и сухо. А что ждет его в другой стороне? Может, там крысы размером с бультерьера. Говорят, и таких видели. Мутанты.