— Он это знал, мессир рыцарь. Ваши люди вас предали.

Удар саблей плашмя по спине заставил его замолчать, и он ретировался, унося кувшин.

— Нас предали. Вспомните об этом, брат мой, когда вернетесь на Мальту, — прошептал фон Нессельхуд. Он поднял глаза к ярко-синему небу и прибавил с твердостью:

— А я никогда не увижу Мальты.

— Не говорите так, брат! — запротестовал Анри де Рогье. — Многим рыцарям довелось бороздить океан прикованными к галерам неверных и дождаться освобождения от своих мучителей. Такова наша воинская доля.

— У Меццо-Морте ко мне особый счет. Он поклялся меня четвертовать. Разорвать на части четырьмя галерами.

Выражение ужаса промелькнуло на лице молодого рыцаря. Закованная рука барона фон Нессельхуда легла на его руку.

— Вспомните, брат мой, в чем вы клялись, давая обет перед святым знаменем Мальты. Окончить свои дни где-нибудь в провинциальном гарнизоне, мирном прибежище уставших воинов — удел совсем не рыцарский. Лучше погибнуть со шпагой в руке на палубе корабля. Но воистину достойна рыцаря лишь мученическая смерть!..

Маленькая флотилия вышла из залива в открытое море, покинув кровавые воды бухты. Настоящая гроза морей, алжирская галера создана, чтобы скользить по зеленым волнам, как лис по долине. Она приземиста и так узка, что, ступив на ее палубу, никто не смел пошевелиться, боясь нарушить равновесие и сбить скорость. Только надсмотрщики — негры и мавры — бегали по проходу между гребцами, обрушивая удары хлыста на спины каторжан-христиан.

Поменялся лишь цвет кожи у обитателей нижней палубы и надсмотрщиков, но море было то же, и полное превратностей странствие Анжелики продолжалось… Раис Али-Хаджи часто взглядывал на нее. Она догадывалась, что он говорит с помощником о ней, но не понимала ни слова.

Савари умудрился пробраться к ней.

— Я не так уж уверена, что Мохаммед Раки подтвердит мои слова, — сказала она ему. — А что подумает мой муж? В состоянии ли он уплатить выкуп? Придет ли мне на помощь? Я еду к нему, но ничего о нем не знаю. Если он долго жил в Берберии, он лучше других сможет столковаться с нашими похитителями. Правильно ли я поступила, представившись его женой?

— Вы не ошиблись. Положение слишком запутанное, чтобы во имя щепетильности запутывать его еще больше. Вам на руку, если этим делом займутся исламские законники, блюстители заветов шариата. Коран запрещает верующим посягать на женщину, чей муж жив: грех прелюбодеяния весьма сурово осуждается. Но в то же время я слышал, как раис-баши, когда ему вас показали, спросил: «Это она?» — и услышал в ответ: «Да, она». — «Стало быть, мы выполнили свою миссию. Меццо-Морте и Осман Ферраджи будут довольны».

— А что это означает, Савари?

Старик пожал плечами.

Несмотря на ветер, солнце жгло вовсю. Анжелика сидела в неудобной позе на досках палубы и пыталась защитить лицо от палящих лучей. Какой кошмар этот плен! И подумать только, что Бон совсем близко!.. Помимо всего прочего, Анжелику ужасала несправедливость судьбы. Ее муж, которого она так долго оплакивала, почти рядом, а злой рок вновь разлучает их! Все это походило на бесполезную, изнуряющую погоню во сне.

Ночью алжирские галеры прошли морем мимо Бона. Анжелика не спала, считая звезды, и догадалась, что это он. Снова вернулись томительные мысли о глупом, страшном невезении. Быть так близко и не встретиться!

Впрочем, ее надежды стали понемногу возрождаться. Еще не все потеряно, их встреча просто откладывается на какое-то время. В Алжире флотом командует ренегат — итальянец, адмирал Меццо-Морте. Он, говорят, обладает огромным влиянием. Она сможет объясниться с ним, а там и муж поспешит ей на помощь. Конечно же, он освободит ее! Мохаммед Раки утверждал, что в здешних краях он всеми уважаем и, наверное, богат…

Она уснула, и ей казалось, будто сквозь сон она слышит шаги мужа по плитам пустынного длинного коридора. Она ждала, но шаги не приближались. Напрасно она ловила их звук. Он удалялся, становясь все тише, пока не смешался с шумом моря.

Алжир белостенный просыпался. Восходящее солнце вызолотило две старые испанские башни — последние следы нашествия иберийцев, которым потом, в XVI веке, пришлось уступить эти земли туркам. Стали видны верхушки минаретов, зеленые или нежно-серые. Сали Хасан, паша Высокой Порты, снова почувствовал, как не нравятся ему четырехугольные костлявые силуэты алжирских минаретов… Они напоминают самих алжирцев, угловатых, всегда готовых бунтовать, а еще больше — этих ренегатов-раисов, привносящих в столь ценимую жителями Востока праздность европейскую тягу к решительному действию, страстность и жар северян. Будь прокляты калабриец Эндж'Али, венецианец Али Бикин, Увер-фламандец и Солиман из Ла-Рошели! Да поглотит преисподняя датчан Симона Данза и Эрика Янсена, англичан Сансона и Эдварда и худшего из всех — Меццо-Морте, тоже из Калабрии, итальянца! Кто, как не эти ренегаты, сделал из томных мусульман хищных и яростных морских волков? Они даже янычар заразили болезнью стяжания. Сам Сали Хасан, алжирский паша, еще в прошлом году чуть не был растерзан собственными воинами, когда призывал их удовольствоваться получаемой платой. Пришлось уступить и позволить попытать удачи — поплавать на пиратских судах…

Сали Хасан-паша, посланник Великого турецкого Дивана в варварском Алжире, утешал себя мыслью, что именно нечестивцы сделали из Алжира богатое пиратское гнездо. К тому же не ему ли принадлежит восьмая часть добычи? Свой пашалык (должность) он приобрел благодаря богатым подаркам. Ему надлежит вернуть истраченное и умножить свое добро за три отпущенных года. Если его не убьют и не похитят, он вернется к томной роскоши Константинополя. Пусть и дальше Меццо-Морте вооружает и вдохновляет на подвиги раисов, войска и моряков. Лишь благодаря им процветает город, в коем нет ни ремесла, ни торговли. Если морская добыча иссякнет, население буквально вымрет с голоду. Сам паша без морских доходов не сможет платить янычарам. И тогда — бунт, гибель наместника и его советников, свержение власти Великого Дивана. От пиратства здесь зависят спокойствие и сама жизнь тысяч душ — от беднейшего феллаха до правителя. А значит, надо грабить и грабить. Предвещает ли день грядущий прибытие новых судов с добычей?

Сали Хасан-паша облизнул губы, вспомнив о большом неаполитанском галионе, который Меццо-Морте пригнал на прошлой неделе. Пшеница, десять тысяч пар шелковых чулок, двадцать ящиков золотой канители, десять тысяч штук парчи, семьдесят шесть пушек и сто тридцать пленных, из коих многие — люди с положением, сулящим богатый выкуп. Конечно, подобная благодать — не на каждый день. Но ведь и помечтать о таком — не велик грех. Вот в чем прелесть подобных предприятий: удача, счастливое число, выпавшее игроку в кости.

Тьма отступала, и вслед за минаретами заблестели под солнцем крыши домов. На крышах белели силуэты женщин, которых жара выгнала из душных комнат. Раньше они глядели на гаснувшие звезды, теперь — с любопытством вслушивались в городской ропот и шум прибоя, лай тощих собак и гомон потасовок, доносившийся из невольничьей тюрьмы для рабов-христиан. Но вот наступает день, и бдительные евнухи торопят своих подопечных назад, в тенистую глубь богатых домов, за узорные решетки гаремов.