– Мы отвели его к Паулосу Пэнде, – прошептала Найя. – Не сомневайтесь. Вы были правы. Старый жрец отбросил свой гнев в сторону – да и как он мог поступить иначе, увидев Абдо в таком состоянии?

– Он был в таком состоянии? – в ужасе спросила я.

– Еще хуже. Он дрался с нами, даже укусил дядюшку Фасиаса. Если бы он мог кричать, то, несомненно, кричал бы. – Она замолчала, и я увидела, что она изо всех сил старается не расплакаться. Ее ноздри раздувались, когда она делала вдох, а губы дрожали. – Пэнде не смог ничего сделать. Джаннула заполучила Абдо, и он изо всех сил с ней сражается. Нам нужно подождать, пока он победит и снова отправит ее в полусон или пока он проиграет. Тогда Джаннула успокоится.

Я опустилась на колени рядом с пожилой тетушкой Абдо, протянула руку и спросила:

– Можно теперь я?

Ничего не сказав, она отдала мне губку, но не ушла. Мы остались сидеть вместе, разделив печаль на двоих.

А затем наступили две недели, полные безысходности.

На следующий же день я решила отнести вещи Ингара в дом Камбы, но дворецкий сказал, что она отправилась на пьесу Неканса «Горькое ничто» с друзьями из Клуба любителей трагедии. Я сказала, что зайду в другой раз.

Многочисленные родственники Абдо заботились о нем по очереди. У Найи было восемь братьев и сестер, поэтому каждый день – как мне казалось – я встречала новых тетушек, дядюшек и кузенов. Они приносили горячую еду и кормили его по очереди. Кузены брали с собой развлечения – кости, игрушки с выскакивающими из них фигурками, настольную игру с зигзагообразным полем, которая называлась «сайсикс», – но Абдо был не в том состоянии, чтобы играть. Он метался и ворочался либо беспокойно спал. Порой, когда он просыпался, я видела в его глазах Джаннулу, но ей ни разу не удалось захватить контроль настолько, чтобы поговорить со мной.

Утром и вечером я пыталась разговаривать с Абдо. Он ответил лишь однажды: «Я строю стену, мадамина Фина. Как сделали вы. Я думаю, у меня получится удержать ее от…»

И он снова провалился в собственное сознание, где шла война.

Каждый день я выходила на улицу, ощущая в животе плотный, холодный комок беспокойства. Иногда у меня кружилась голова, и звенело в ушах от страха, но я приказывала себе держаться и, переставляя одну ногу за другой, настойчиво шла вперед. Только вот все мои действия ни к чему не приводили.

Я снова пришла к Камбе. Она мыла волосы и не могла меня принять.

Я лучше научилась распознавать саарантраи в Метасаари. По драконьим меркам они были эмоциональны, но все-таки недотягивали до порфирийцев по уровню манерности. Им не удавалось скопировать энергичную жестикуляцию, которую можно было наблюдать в других частях города. Они целовали друг друга в щеку в качестве приветствия, но делали это с абсолютной серьезностью. Я заходила в магазины саарантраи, кабинеты врачей, компании, занимающиеся импортом, и приемные юристов. Везде мне рассказывали одну и ту же историю: Эскар была здесь, а потом исчезла. Никто ни разу не видел Орму, его записи в Библиагатоне оставались нетронутыми.

Следующие четыре или пять дней я регулярно писала Камбе, но ответа так и не получила. В итоге я решила отправиться на поиски итьясаари без ее помощи. В конце концов, у меня по-прежнему оставался мой сад – хотя он стремительно сжимался (сорок семь шагов между километровыми столбами; сорок два; тридцать девять). Я могла вызвать видение с любым из полудраконов.

Чтобы найти крылатую Мизерер, не требовалось даже этого. Я замечала ее почти каждый день – то на крыше, то на какой-нибудь статуе. Она следила за порядком в городе, словно зловещий гриф, и одного ее присутствия было достаточно, чтобы предупредить преступление. Увы, добраться до этих мест я не могла, а она ни разу не соблаговолила спуститься ко мне. Я подумала, что самый верный способ встретиться с ней – это сделать что-то незаконное. Конечно же, я не обдумывала этот вариант всерьез – Киггз и Глиссельда сгорели бы от стыда.

Я обнаружила высоких, мускулистых близнецов из своих видений (аватары которых я звала Наг и Нагини) в тот день, когда их награждали и чествовали за победы на городских Играх Солнцестояния. Я успела добежать до площади Зокалаа почти вовремя и увидела бо́льшую часть церемонии. Я оказалась позади толпы, и мне пришлось вставать на цыпочки и изгибать шею, чтобы хоть что-то рассмотреть. Выяснилось, что они и правда близнецы, юноша и девушка, почти не отличимые друг от друга: у обоих были коротко подстриженные волосы, белые туники и очень темная кожа – даже по порфирийским меркам. Я бы дала им лет шестнадцать-семнадцать, вряд ли они были старше меня. Они стояли на ступенях Василикона, держась за руки и скромно опустив головы, пока герольд громогласно зачитывал официальное решение Ассамблеи о вручении им наград, а жрица богини Лахис надевала им на головы роскошные зеленые венки.

Какой-то бородатый мужчина (правда, так можно описать половину мужского населения Порфири), стоящий рядом, улыбнулся, заметив мой интерес, и наклонился ко мне:

– Они лучшие бегуны за последние несколько поколений, – проговорил он по-самсамийски, не угадав мою национальность.

Он долго рассказывал про их скорость и рекорды, а также про славу богини. Я все ждала, скажет ли он, что они итьясаари, но он так об этом и не упомянул. Была ли эта деталь малозначительной или он ничего о ней не знал?

Близнецы жили вместе с другими священными спортсменами в особом квартале за храмом Лахис. Таким, как я, вход туда был воспрещен.

В своих видениях я часто видела, как женщина, чей аватар я звала Гаргойеллой, взбегает по ступеням Василикона. Она была немолода: ее седые косы оплетали золотой венец, показывающий ее принадлежность к роду Агогой. Она всегда носила красный шарф с голубыми краями – видимо, это был опознавательный знак ее должности. Я поспрашивала горожан на площади и узнала, что она юрист, а точнее, главный прокурор Ассамблеи, и зовут ее Маага Рэджис Флоксия.

Однажды вечером я набралась храбрости и подошла к ней, когда она спускалась по ступеням. Она была гораздо ниже меня и, видимо, не любила, когда ее останавливают. Она улыбнулась мне.

Я знала эту улыбку благодаря видениям, поэтому не удивилась, но выглядела она все равно пугающе. Ее губы, обычно плотно сжатые, растянулись неестественно широко, практически от уха до уха, а за ними показались зубы, заостренные как у акулы.

– Прочь с дороги, – сказала она на чистом гореддийском.

– Простите меня, Флоксия, – начала я. – Меня зовут Серафина Домбег.

– Я знаю, кто ты, – резко произнесла Флоксия. – Паулос Пэнде запретил мне с тобой разговаривать. Знаешь ли ты о последствиях, которые в соответствии с законодательством ждут тебя за нарушение предписания жреца?

Она была юристом до мозга костей и ужасно напоминала отца, поэтому я едва не засмеялась. Но я понимала, что сейчас получу выговор, поэтому подняла руки в знак того, что сдаюсь ее акульей улыбке, и сделала шаг назад.