Он должен был знать, но не знал, я видела это понапряженному лицу. Значит, это не Снегирь, не charming friend Bullfinch, какизысканно выразился Херри-бой. Зря я грешила на преданного Лавруху. Этотпростодушный хам обязательно сказал бы “б”, если уж из его пасти вылетело “а”.Но ведь только он знал обо всех деталях операции “Рыжая в мантии”. Он и я. Ноесли бы это был Лавруха, который под пьяную сурдинку выложил все окартине, — то почему он ничего не сказал о том, как изящно я обработалаИосифа Семеновича Гольтмана? Как блистательно обвела его вокруг пальца,использовав внешнее сходство с моделью Лукаса Устрицы. Этот финт был гораздокрасивее, чем банальная кража картины у мертвого Быкадорова. А Снегирь обожалкрасивую игру. Он просто не смог бы промолчать… Нет, это не Снегирь. Значит, уХерри-боя были свои источники информации, о которых я даже не подозреваю. И этиисточники могли быть задействованы в чем угодно. Да и сам Херри засветился надаче у Титова. Теперь его появление в кабинете вовсе не казалось мне такимбезобидным. Выражение “расчистить дорогу” при-надлежало Херри-бою и несло всебе множество смыслов. Даже самых мрачных.

— И все же я хочу услышать это от первого лица.

Теперь Херри-бой откровенно блефовал. Он ничего не знал оподробностях моих похождений в Павловске. Это не Снегирь… Похоже, я соскучиласьпо Лаврухе, хотя рассталась с ним только вчера. Неужели только вчера? Аощущение, что я торчу здесь, по крайней мере, с тысяча четыреста девяностодевятого года…

— Как-нибудь в другой раз, Херри.

— Хорошо, — легко согласился он. — Давайте, япомогу вам.

Очень мило: после всего того, что мы сказали друг другу, онвсе еще в состоянии проявлять галантность. За такое терпение следует поощрять.Награждать вымпелами и почетными грамотами.

— Ну, как я выгляжу? — с легким кокетствомспросила я.

— Чем больше я смотрю на вас, тем меньше вы кажетесьмне похожей на возлюбленную Лукаса ван Остреа.

Эта безыскусная фраза почему-то задела меня. В устахХерри-боя это прозвучало скорее осуждающе: я использую вас, Катрин, но этововсе не значит, что вы достойны той миссии, которую я на вас возлагаю.

— Не так невинна, вы хотите сказать? Но столько летпрошло… Пора бы и потерять невинность, как вы считаете?

— Будьте осторожны в выражениях, Катрин.

— О, мой плохой русский, — подражая интонациямХерри, сказала я. — Я имела в виду совсем другое. Возможно, не очень чистана руку. Но я не убийца.

Уже потом, пытаясь хоть как-то проанализировать своенедолгое пребывание на острове, я так и не могла объяснить себе, почему у меня вырваласьэта дурацкая фраза об убийце. Уж слишком мне не нравились фотографии, которые стаким вожделением нащелкал Херри-бой. Уж слишком мне не нравились вздохи вглубине острова. Уж слишком мне не нравилось то воздействие, которое оказываетна меня картина. Уж слишком мне не нравился Херри-бой с его голосами, миссией ипоисками ключа. Сумасшедший Херри-бой. Убийца Херри-бой был бы кудапредпочтительнее. Убийца был понятнее. С убийцей всегда проще договориться, вовсяком случае, он вменяем. А насчет Херри у меня большие сомнения. Такие жебольшие, как и насчет гибели Лехи Быкадорова.

Но и это не было главным.

Никто даже не постарался понять, почему во цвете лет, послетесного общения со старинной картиной, отошли в мир иной два взрослых мужикаПлюс старик Аркадий Аркадьевич. Агнесса, самое заинтересованное лицо во всейэтой истории, напрямую обвиняла меня. Но я-то знала, что моей вины в этом нет.

Но если поверить во все эти чертовы снимки, в мое фатальноесходство с рыжей Девой Марией, в три перевернутые девятки, в остаток рукописиЮста Левена, в ненависть Хендрика Артенсена, — тогда все можно объяснить.Цепочку случайностей, приведшей меня в Мертвый город Остреа, иначе, чеммистической, не назовешь.

Ну вот, ты уже готова признать существование Зверя числом 666!

Лучше бы все происшедшее жарким летом в Питере было быобыкновенным убийством в ведении “убойного отдела”. Глухарем и висяком. Делом,которое портит отчетность. Лучше бы убийцей оказался Херри-бой. Лучше быубийцей оказалась я сама…

— Я не убийца, Херри.

— Разве кто-то произнес здесь слово “убийство”, Катрин?

Проклятая кочерга покачивалась в его руке и гипнотизироваламеня. Пятясь задом, я направилась к двери и нашарила ручку.

— Не пропадайте надолго, — напутствовал меняХерри-бой. — Иначе мне придется идти вас искать. Здесь легко заблудиться.Гораздо легче, чем вы думаете…

Я не дослушала. Я выскочила из дома как ошпаренная,завернула за угол и припустила вверх по улице. Легко заблудиться, легкозаблудиться, легко заблудиться, стучало у меня в висках, легко заблудиться, таклегко, что и концов не найдешь. Не на это ли намекал Херри-бой, сам давнозаблудившийся в своем обожаемом пятнадцатом веке?..

* * *

Забравшись в стерильную халупу (“типичный голландский домпятнадцатого века”), я отдышалась. Окружающие меня предметы навевали покой ивозвращали чувство реальности. Они хранили в себе память о сотнях туристов,которые были совершенно обыкновенными людьми, для них и картина в центреострова была не больше чем предметом обихода. Она обслуживала их эстетическиезапросы, она была совсем не опасна, она была под стеклом, как зверь в клетке.

Зверь.

На этом острове слово “Зверь” имеет совершенно другуюэтимологию.

Даже я, Катя Соловьева, самая практичная девушка городаПитера, поддалась этой этимологии. Но Херри… По скрипучей и совсем не старойлестнице я поднялась на второй этаж и подошла к окну: отсюда был хорошо видендом Херри-боя, часть причала и катер, покачивающийся на волнах. В строгомпейзаже острова было какое-то очарование; в другое время я даже залюбовалась быим. Но сейчас мой мозг, измученный интеллигентным кликушеством Херри, искал вовсем мрачные предзнаменования, мрачные подтверждения самым мрачным догадкам.Наплевав на музейные веревки, я устроилась на широкой голландской кровати срезными спинками (ручная работа, не иначе) и принялась размышлять о Херри-бое иобо всем том, что происходит на острове.

Снимки. Я сама видела фотографии. Вряд ли это монтаж, таксымитировать стиль художника невозможно Конечно, существуют компьютерныепрограммы, с их помощью легко подкорректировать даже титанов Возрождения… Нотогда возникает законный вопрос: зачем это нужно? Ведь снимки ни на один деньне покидали острова, сам Херри признался мне, что никому их не показывал, боясьпрослыть шарлатаном Сумасшедший, который боится прослыть шарлатаном, это что-тосвеженькое в психиатрии… Вряд ли он стал бы заниматься монтажом и проделыватьтакой титанический труд только затем, чтобы заинтриговать меня и перетащить насвою сторону.

Отсюда вывод: снимки подлинные. А это значит… Нет, КатеринаМстиславовна, ты сама запретила себе ходить в эту сторону. Оставайся там, гдестоишь. Вернее, лежишь.