Алек замер, не донеся ложку до рта:

— Пусть лучше Джинни расскажет.

Ничего не подозревающая девочка обернулась к мачехе:

— Ты очень испугалась, Джинни?

— Даже представить себе не можешь, как! Сейчас соберусь с мыслями. Вот, слушай. Мы ушли далеко вперед, когда разразился шторм, словно сотня ветров налетела на корабли, воя, как целый хоровод обезумевших ведьм, и все дули в разных направлениях, с такой силой, что по палубе можно было передвигаться, только ухватившись за поручень, иначе просто взлетишь на воздух и свалишься за борт! Твой папа оказался настоящим храбрецом! Во время урагана решил, что ему лучше быть рядом со мной, поэтому подвел баркентину так близко, как мог, и прыгнул на палубу клипера!

— О папа, это, конечно, было не очень мудрым решением, — хмыкнула Холли, — Но ужасно романтичным.

Алек молча кивнул. Джинни страшно захотелось заплакать от обиды за него, забиться в бессильном гневе, но приходилось молчать.

— Ты мог бы удариться… или сломать что-нибудь. Алек поднес ко рту очередную ложку сладкого черепахового супа.

— Все обошлось, — коротко бросил он.

— Голова болит, Алек? — встревожилась Джинни.

— Нет.

Он понимал, что слишком резок, но ничего не мог с собой поделать.

— Ты принял на себя командование «Пегасом»? Алек нахмурился, и Джинни поспешно сказала:

— Конечно, нет, Холли. Ведь я была капитаном «Пегаса», а твой папа просто хотел быть рядом со мной. Мы не знали, сможем ли мы выдержать ураган и остаться в живых.

— Ужасно странно.

— Что именно? — спросил Алек, внезапно насторожившись. — Ешь суп, Холли.

— Странно, что ты не взял командование на себя и не стал капитаном. Это неправильно, папа.

— Холли, тебе не нравится черепаховый суп?

— Минуту, Джинни. Что ты хочешь сказать, Холли?

— Папа, ты ведешь себя как-то не так. И кажешься совсем другим, словно ты — не ты, хотя это, конечно, глупо и…

— Да, в высшей степени глупо. Доедай суп. Джинни и я очень устали.

Холли с обиженным личиком взялась за ложку. Джинни не сказала ни слова, пока не настало время попросить Мозеса принести следующее блюдо.

Только час спустя, оказавшись в спальне, Алек измученно признался:

— Малышка очень смышленая, даже слишком. Я не смогу долго дурачить ее.

— Не волнуйся насчет этого, Алек. Тебе нужно отдыхать, много и долго. Не хочешь ли завтра посоветоваться с доктором?

— Не желаю думать о том, что будет завтра, — откликнулся он, швыряя сорочку на спинку стула. — Хочу думать о сегодняшней ночи и о том, как буду любить свою жену.

Джинни медленно повернулась лицом к мужу. Пальцы, ловко расстегивавшие пуговицы корсажа, замерли.

— Довольно откровенное признание, — пробормотала она, не осмеливаясь взглянуть ему в глаза.

— Это для тебя ново или я уже говорил нечто подобное?

— О, ты всегда готов выпалить что-нибудь совершенно неожиданное и возмутительное. Постоянно дразнишь меня, правда, я прекрасная мишень для твоих шуток.

— Ты всегда попадаешься на удочку?

Алек начал расстегивать бриджи. Боже, глазам больно при одном лишь взгляде на него: невыносимо прекрасное лицо, идеальное тело, сплошные мускулы и загорелая кожа!

Джинни вздохнула:

— Всегда.

— Джинни, тебе не нравится… не нравилось, когда я ласкал тебя?

— «Нравилось» — не очень неподходящее слово. Стоит тебе дотронуться до меня, и я хочу тебя, безумно, неудержимо. Это крайне странно, особенно еще и потому, что всего лишь месяц назад я была девственницей, совершенно не уделявшей внимания подобным вещам.

— Но как это прекрасно, — заметил Алек, одарив ее чисто мужской самоуверенной улыбкой.

«Да, — подумала Джинни, — некоторые вещи мужчины просто не забывают». И, подняв подбородок, решила воздать ему его же оружием:

— Ты тоже таешь от блаженства, едва я касаюсь тебя. Алек вопросительно изогнул левую бровь:

— Вряд ли мне может понравиться подобное утверждение. Я предпочитаю быть жестким, твердым, негнущимся… в определенном месте, конечно, и уж никак не таять.

— Так оно обычно и бывает, — широко улыбнулась Джинни, — зато чувства и ласки твои нежны, мягки и великолепны.

Алек снял бриджи, повесил их на спинку стула, потянулся и взглянул на Джинни, лениво улыбаясь одними глазами. Она не отрываясь смотрела на его чресла, и под этим пристальным взглядом мужская плоть набухала, гордо поднимаясь из поросли золотистых волос. Голова больше не болела, зато ныло все тело, ныло, наливаясь тяжелой томительной негой. Алек подошел к Джинни, положил руки ей на плечи. Она подняла голову, но в глазах по-прежнему стояла нервная неуверенность. В эту минуту Джинни казалась беззащитной и уязвимой.

— Я знаю, Джинни, тебе нелегко приходится. Не могу сказать, что стану осуждать или винить тебя, если не захочешь, чтобы я к тебе прикасался. В конце концов, я тебя совсем не знаю, и все это может казаться очень странным и нелепым и смутит кого хочешь: подумать только, отдаться человеку, который тебя даже не помнит!

Джинни хотела что-то сказать, но Алек быстро прикрыл ей рот кончиками пальцев:

— Нет, позволь мне договорить. Я должен все сказать, потому что это правда. Ты нравишься мне, Джинни. И сама сказала, будто нравилась мне настолько, что я женился на тебе. Нам просто придется начать все сначала, строить жизнь на том, что мы оба знаем. Память когда-нибудь вернется, и тогда посмотрим. Хорошо?

Джинни хотелось заплакать, но она только судорожно вздохнула, зарывшись головой в его голое плечо. Забыв обо всем, она обняла Алека, прижалась к нему и шепнула:

— Не хочу, чтобы ты покидал меня. Хочу быть твоей женой. Забудь о пари.

— Я так и думал, что виной всему проклятое пари. Нет, я не уеду. Кроме того, я даже не знал бы, куда отправиться. И как мне ни тяжело это говорить, в этот момент я целиком завишу от тебя. Позволь мне задать тебе вопрос, Джинни. Я хоть немного нравлюсь тебе?

— Да, — выдохнула она, прижимаясь к нему еще теснее, не заботясь о том, что ее почти не слышно. — Правда, раньше мне не раз хотелось дать тебе хорошего тумака.

Алек, весело хмыкнув, поцеловал ее в макушку:

— И часто ты это проделывала?

— Да. Ты всегда старался погромче охнуть, чтобы не обидеть меня.

— Попытаюсь и дальше вести себя в этом же духе. Позволь помочь тебе снять это платье.