еще в ту пору, пока Снефрид совсем не могла этого делать сама, и теперь, имея выбор, предпочла покинуть привычные края, но сохранить то последнее, что у нее было из семьи.

Пока Мьёлль ходила на разведку, Снефрид оставалась в сосновом шатре, за пологом из старого теткиного плаща. Хирдманы, спавшие прямо под открытым небом, частью на островке, частью на дне корабля, уже просыпались. Корабль сводили через небольшой пролив к земле и набрали в котлы и бочки воды из ручья. Мьёлль принесла воды в шалаш, и Снефрид смогла умыться без посторонних глаз и обтереться влажной тряпкой. От холодной воды она с ног до головы покрылась мурашками, но ощущение свежести взбодрило. Потянуло наружу, где уже было тепло от встающего солнца.

Снова надев маску и плащ, Снефрид вышла и села на мешок у входа в шалаш. С наслаждением вдохнула свежайший воздух раннего летнего утра. В десяти шагах на скале уже горел костер, запах соснового дыма мешался с морским ветром. Бесчисленные светлые блики играли на мелких волнах вокруг, будто улыбки морских великанш.

Первый, кого она увидела, был Эйрик. Вокруг костра уже сидели и полулежали человек десять хирдманов, еще столько же плескались в море. Люди Эйрика были для Снефрид на одно лицо, но сам он среди них ярко выделялся – высоким ростом, крупным сложением, длинными светло-рыжими волосами. Сейчас эти волосы были влажными – он, видимо, уже успел искупаться. Сорочки на нем не было, и все хирдманы видели, что его торс и руки обвивает белая шерстяная нить. Сегодня третий день, как он ее носит. Снефрид мельком пожалела, что не вышла из шалаша чуть раньше, но и обрадовалась этому. Она отгоняла мысли о том, чего еще может потребовать их странный союз, но из-за них Эйрик внушал ей больше любопытства. Даже спе-диса в первом сне ей напомнила: нить – это еще не все…

Завидев «госпожу кормилицу», к ней приблизился Вальди – оружничий Эйрика, она его уже знала, – и почтительно предложил миску каши.

– Попроси конунга подойти ко мне, – велела ему Снефрид из-под маски.

Услышав, что госпожа зовет, Эйрик из вежливости надел рубаху, лежавшую рядом с ним, и подошел. Знаком Снефрид предложила ему сесть на мох перед нею.

– Посиди со мной, Эйрик, – ласково и немного насмешливо, как говорила с нею Хравнхильд, сказала она. – У меня еще не было случая как следует тебя разглядеть. Ты так вырос! – Она засмеялась будто в удивлении. – Расскажи мне, как ты жил. Я кое-что слышала от твоей матери, но я бывала у нее только раз в год, на йоль. Помню, как-то у нее рассказали, будто лет пять или шесть назад ты разбил каких-то викингов, кажется, их вождя звали Стюр Одноглазый.

– Да, было такое, – Эйрик кивнул. – Шесть лет назад… Этот Стюр был человек очень известный. Родом он норвежец, и кажется, даже был конунгом в своем фюльке, но потом его земли понадобились Харальду сыну Хальвдана, и сражение ему Стюр проиграл. Даже лишился глаза в битве, но он был еще слишком молод, чтобы сдаться. И тогда он сказал, что отныне станет конунгом широкосинего моря, никогда не станет ночевать под закопченой крышей и все такое. Набрал себе дружину таких же отморозков, из обиженных Харальдом, у кого на земле ничего не осталось, и стал разбойничать. Поначалу, говорят, нападал только на корабли и земли людей Харальда, а потом на кого попало, и скопил немало сокровищ. Не боялся он ни людей, ни богов, даже святилища, говорят, грабил. До Уппсалы, конечно, ему было не добраться, а вот в Каупанг он однажды наведался в тамошнюю священную рощу. А уж курган какой-нибудь старый вскрыть ему было что орех разгрызть. Я тебе покажу, у меня на Ольховом острове, где все вещи, есть один меч из той добычи, я думаю, Стюр его из могилы и добыл. Сейчас таких никто не делает. Он похож на франкский, как куют на Рейне, но у него яблоко рукояти отделано красной эмалью и гранатам, все красное и блестящее, как кровь, и сбоку приделано как бы кольцо. Но оно ни для чего не нужно, а говорят, если коснуться раны этим кольцом, то она исцелится. Не знаю, правда или нет. Клинок тоже отличный, по долу идет узор. Только я им не пользуюсь, он для меня коротковат…

Эйрик рассказывал неторопливо, не как любитель поболтать, но уверенно, как человек, знающий, что хочет сказать. Снефрид на самом деле была рада узнать получше, что за случай привел в их края сначала Хаки, а потом Вегарда. Пока она ела осторожно кашу, отвернувшись и немного сдвинув маску вверх, Эйрик рассказывал про свое столкновение со Стюром: после него знаменитый конунг-разбойник отправился на дно своего владения, широкосинего моря, уступив славу Эйрику – человеку, весьма на него похожему, строго говоря.

– О Фрейр! – Рассказ и правда поразил Снефрид. – Но если это произошло шесть лет назад, то тебе было всего двадцать!

– Да, так выходит. Альреку восемнадцать, а Сигурду семнадцать. Он к тому времени был уже человеком опытным, но Один решил призвать его к себе… У него ведь не было своей вирд-коны? – Эйрик бросил на маску Снефрид короткий вопросительный взгляд.

– Я гадала заранее, еще когда твоя мать тебя носила. – Здесь Снефрид могла рассказать ему чистую правду, которую знала от Хравнхильд. – И руны сказали, что ее первый ребенок вырастет выдающимся человеком, проживет долгую жизнь, станет конунгом, будет иметь обширные богатые владения и многочисленное потомство. Когда ты родился, я призвала Фрейю и норн, и они привязали твою нить к палатам луны. По этой нити сошла спе-диса, та, что относит мои заклятья к Ясеню и врезает в его кору. Но для твоих братьев сделать того же не удалось. Им не была суждена такая же славная судьба. Но если Сигурд добился славы собственной доблестью и был избран валькирией, нам не стоит его жалеть.

Снефрид заметила, что во время разговора Эйрик не смотрит ей в лицо – то есть в маску, но бросает внимательные взгляды на ее тело. Сначала она удивилась и даже слегка встревожилась. А потом сообразила. Будучи взрослым, он виделся с Хравнхильд один раз – девять лет назад. Но ее лица не видел – на ней была эта же маска. Зато все остальное, надо думать, видел. И это все остальное сейчас пытается узнать. Снефрид пробрала тревожная дрожь. Она плохо помнила, как выглядела Хравнхильд девять лет назад. Та не растолстела, не стала горбатой,