в верхней части одной из них имелось маленькое зарешеченное окно. Я опустила свои усталые, наполненные сном глаза и увидела в углу некую деревянную конструкцию. Параша. Рядом скамья и выдраенный щеткой деревянный стол. Я взглянула на свою койку — ни «головы», ни «ног», какое-то возвышение с матрасом. Я поднялась и села на краю.

— О Боже! — сорвался с моих губ проникнутый агонией стон.

О Боже, что я натворила? Я посмотрела на грубую деревянную дверь с темной решеткой и почувствовала, как меня начинает охватывать паника, паника человека, оказавшегося в замкнутом пространстве. Я бросилась к двери, но не стала барабанить; прижавшись к ней лицом и телом, я услышала шаги в коридоре. Я уставилась на решетку, в ней открылось маленькое окошечко, и появилось женское лицо. Женщина, похоже, была удивлена, обнаружив, что я смотрю на нее. Она не сказала ни слова, но я услышала, как в замочной скважине повернулся ключ, и отошла на шаг. Я тяжело дышала и вынуждена была предпринять усилие над собой, чтобы не рвануть с места и не броситься мимо нее прочь.

Но ее голос успокоил меня. Очень спокойно и таким тоном, словно она зашла в мою комнату в нашем доме, женщина поинтересовалась:

— Вам лучше?

Я не могла говорить.

— Садитесь, — она указала на койку. — Я принесу вам чашку чая. Наверняка у вас болит голова.

Я не села, а, отодвинувшись от нее на некоторое расстояние, умоляюще проговорила:

— Пожалуйста, позвольте мне уйти.

Ее ладонь Легла на мою руку.

— Ваше дело будет рассмотрено сегодня утром — первым. Сегодня их немного. А потом сразу же пойдете домой.

— Но… но… — я хотела было сказать: «У меня маленький ребенок», но потом передумала. — Мои дочь и отец — они будут беспокоиться.

— Они знают, — она успокаивающе похлопала меня по руке. Женщина была такого же возраста, как и я, но ее похлопывание напомнило мне мать. Это было уж слишком. Я больше не владела собой и беспомощно разрыдалась. Она села на кровать рядом со мной. — Знаете, вы еще слишком молодая, чтобы вести такой образ жизни.

Она убрала спутанную прядь волос с моего лба, и этот добрый жест вызвал у меня еще больший поток слез.

— Я помню вас еще девочкой. О, совсем маленьким ребенком. Вы учились в школе Святого Стефана, правда?

Помню, я завидовала вашей внешности — у вас были такие замечательные волосы. Да и сейчас они остались такими же.

О Боже, пусть бы она лучше замолчала или накричала на меня, обругала. Я подняла глаза и спросила:

— Что… что они со мной сделают?

— Ничего. Обойдется предупреждением и штрафом. Это ваше первое правонарушение, да?

Как ужасно это звучит — первое правонарушение. О Боже милостивый на небесах, что я такого сделала? ЧТО Я ТАКОГО СДЕЛАЛА? Я никогда больше не смогу посмотреть в глаза ни отцу, ни Констанции, ни Сэму… А Дон Даулинг? При мысли о нем у меня все начало переворачиваться внутри.

В половине десятого меня вывели в коридор; поднявшись на несколько ступенек, я оказалась в зале суда. За загородкой сидело несколько человек, и я, даже не глядя на них, поняла, что среди них будут и Сэм, и отец. А еще я знала, что Констанция не придет. За одно это уже можно было благодарить Бога. И вдруг, отделенная от зрителей совсем небольшим расстоянием, я увидела человека с суровыми чертами лица, седыми волосами и короткими усами. Мы немедленно узнали друг друга: я смотрела прямо в глаза полковнику Финдлею, а он уставился на эту безнравственную особу, которая когда-то пыталась заманить в свои сети его племянника.

Полицейский, стоявший сбоку от меня, начал говорить, и его слова наполнили меня ужасом.

— Я был вызван в бар «Корона», где увидел обвиняемую, которая изо всех сил барабанила в боковую дверь. Она кричала и использовала непристойные выражения, а когда я сделал ей замечание, набросилась на меня и сказала…

О Боже! О Боже!

Потом женщина-полицейский рассказала, как я дралась и оказывала сопротивление. Какая-то женщина, сидевшая справа от полковника, передала ему записку. Тот прочитал, кивнул и обратился ко мне. Но чувство стыда и ужаса настолько овладели мною, что я не могла понять, о чем он говорит. Сквозь мой агонизирующий рассудок прорывались лишь отдельные слова:

— … очистить наш город… позорный пример…

Женщина передала ему вторую записку; полковник прочел ее с некоторой досадой и отодвинул в сторону. До меня донеслось «сорок шиллингов», потом что-то неразборчивое и «шесть месяцев». На какой-то ужасный миг мне показалось, что он имеет в виду тюремное заключение, но потом поняла, что речь идет о полугодовом испытательном сроке. Мне, Кристине Уинтер, женщине, которая только хотела любить, за пьянство, нецензурную брань и драку с полицейским дали шесть месяцев. О Боже! Боже! Боже мой!

Женщина-полицейский вновь провела меня по лестнице и, слегка сжав мою руку, проговорила:

— Не злись на него, у него, наверное, сегодня обострилась язва.

Потом появились отец и Сэм, но я не могла смотреть им в глаза. Женщина-полицейский что-то мягко шепнула отцу — я не разобрала, что. Он взял меня за руку, и мы в сопровождении Сэма вышли на улицу. Нас ждало такси, и я залезла в машину, так и не подняв головы. Со склоненной головой я вылезла из такси, со склоненной головой стояла на кухне. Я медленно, с ошеломленным видом опустилась на стул; отец положил мне на плечо руку, а я спрятала лицо в ладонях.

— Я сделаю чай, — расстроенно пробормотал он.

Когда он отправился в подсобку, я вдруг осознала, что в кухне находится еще и Сэм, словно до этого самого момента не видела его. Он оторвал мои руки от лица, и я увидела, что он стоит на корточках. Теплым и добрым голосом он произнес:

— Поживешь немного у меня, подальше от всего этого.

— О, Сэм, что я наделала? Что я натворила? — умоляющим тоном проговорила я. — Я ничего не помню — так, отдельные кусочки. Не могу поверить, что я…

Моя голова вновь опустилась на грудь. Я была не в состоянии поверить, что могла нецензурно ругаться, ударить полицейского, что напилась и набросилась на мужа Молли. Подобная реакция была вполне естественной, но матерщина — нет. Я часто ругалась мысленно в последнее время, но это не было нецензурной бранью. Я схватила Сэма за руки.

— А Констанция?

— Не волнуйся за нее. Она молодая, она придет в норму.

Значит, моя дочь болезненно переживает случившееся. Ну, а как иначе она могла воспринять