– Даже так… – он очень остро на меня посмотрел и ответил: – Не важно.

– Может, теперь мне нужно обвинять тебя в высиживании? – я изобразила кавычки, хотя, признаться, сама в это не верила. Не похож он на интригана.

Макс сокрушенно голову опустил. Понял наконец, что это даже звучит глупо. Но неужели у него совсем не было умысла?

– Ты ведь позвонил с извинениями, когда узнал кто я, правильно?

– От части, – согласился он.

Какая я проницательная, а ведь мне хотелось ошибиться…

– Это удивительное совпадение, – продолжал Макс, затем подал мне стакан воды. Действительно после длинного спича и сессии вопрос-ответ в горле пересохло. – Я хотел узнать тебя. Поговорить. Понять. И понял.

– Что?

– Что у Дыма хороший вкус на женщин. Всегда был.

Дыма? Он так запросто, по-свойски говорил о Вадиме. Я скривилась, вспоминая, какие барышни обитали в его компании, когда я убегала и отказывала ему. Ничего там удивительного. Так что вкус у него как у всех мужчин – разнообразный.

– Я про тех, которые что-то значили для него, – угадал мои мысли Макс.

– Что между вами произошло?

– Интересно? – шутливо подмигнул мне.

Я промолчала. Не без этого.

– Давай поужинаем, и я расскажу.

– Не хочешь, не говори, – дернула плечом я. Не нужно мной манипулировать. – Я могу согласиться на ужин, только потому что хочу, а не чтобы секреты выведывать.

– А ты не хочешь? – тихо спросил Макс и очень ласково до волос дотронулся. – Они очень красивые.

Я смутилась от вполне невинного комплимента, и от прямого взгляда тоже. У Макса были очень яркие выразительные глаза, и он позволял мне читать в них, что я интересую его как женщина.

– Катя, – он поймал мою ладонь и медленно к себе притянул, – я думаю о тебе постоянно.

Я не верила.

– С самого Маврикия? – не верила, но из объятий не вырывалась. От Макса исходила совсем другая энергетика, нежели от Вадима: меняя резкая и взрывная, но было общее – мужская страстность.

– Нет, – честно признался. – Там было приключение, приятное, как сон, не более. А сейчас ты настоящая, – он склонился ко мне, щекоча кожу дыханием. – И я реальный… – мучительно нежно губы накрыл, и я схватилась за широкие плечи, чтобы в пропасть не улететь.

Я не просто позволяла себя целовать. Я отвечала ему. Даже когда нежность сменилась жадной бурей, когда впечатал меня в сильное тело, пахом напряженным вжался. Я не понимала себя: мое тело реагировало на Вадима так же, еще пару дней назад. А сейчас покорялось другому мужчине. Неужели я перестала самой себе хозяйкой быть?

– Хорошо, – рвано произнесла, оторвавшись от хмельных губ. – Давай поужинаем, – нужно притормозить.

– Упрямая, – хмыкнул он. – Мы взрослые и свободные. Нас тянет друг к другу…

– Партнеры не должны вступать в близкие отношения, – я выскользнула из объятий и схватила сумку. Пора уходить.

– Ты сейчас вынуждаешь меня отказаться от инвестиций?

– Нет! – я не могла себе этого позволить. – Окажись от меня.

– Не хочу.

А я сама этого хочу?

– Сегодня? – спросил и очень откровенно по мне взглядом прошелся: лаская, вспоминая. Нам ведь было хорошо тогда. Обоим.

– Нет. В пятницу. Я поз…

– Я позвоню, – мягко прервал. Значит, соскочить мне не удастся.

На работу я не поехала. Хотелось дома побыть. Вероничка сегодня на тренировку не пошла, после насыщенных выходных в культурной столице отдохнуть нужно. Их даже в школе не мучили и отпустили после трех уроков. Я соскучилась очень: с ней я точно знала, что нужна искренне, кто мой дом и моя безграничная любовь.

– Что это? – изумленно на стену рядом с дверью посмотрела. Кто-то приделал к ней миленький почтовый ящик: белый с розовыми и зелеными нарисованными бантами и сердечками. Чтобы наверняка, ведь на такое язык не повернется ругаться. Неужели дочка придумала? А Елена Ивановна как согласилась?! Такое на клей не приделаешь. Им помогал кто? Здесь еще какая-то кнопочка в виде маленького цветка с сердцевиной, изображавшей подушечку пальца. Все-таки инновации везде! Я нажала и открылась подножка с письмом.

– Ничего себе! – я забрала его, и она сама захлопнулась. Пожелтевшая, состаренная бумага, с запахом чернил и сирени, скрепленная красной восковой печатью. Я ничего не понимала!

– Ника! – позвала, войдя в дом. – Никусь!

– Привет! – она выбежала и подставила макушку для поцелуя. – Как дела? – как-то подозрительно невинно поинтересовалась.

– Ты знаешь, что это? – я показала ей письмо.

– Не-ет! – и глаза так выразительно округлила.

– Елена Ивановна, а вы знаете? – я пристально на няню посмотрела.

Она губы поджала, видно, боролось с собой.

– Катерина, сама посмотри.

– Ладно, – я пальто скинула и прошла в спальню, печать сломала стремительно. Я знала, чьи это проделки: няня наша только перед Вадимом робела. Он для нее большой человек, из династической семьи политиков и чиновников. Она за его отца голосовала, когда много лет назад его мэром выбрали. Полонский для нее как человек из телевизора. Я вздохнула тяжело и взглядом по бумаге пробежала.

Письмо было написано от руки, и я безошибочно узнала почерк. Резкий, в разлет, с крутым наклоном.

Любимая, я знаю, что ты не хочешь меня слушать и не хочешь говорить со мной. Я попробую тебе писать.

Писать? Вадим тратить драгоценное время на письма от руки?! Удивительно.

Я не буду утомлять тебя нытьём…

Я хмыкнула. Стиль Вадима чувствовался. Что он мне хочет рассказать? О своих похождениях? Об этом мне знать совершенно не хотелось.

Я хочу рассказать тебе историю любви и спасения…

Жил-был эгоистичный и капризный мальчишка. С детства не знавший отказа: родители потакали и ублажали, взращивали в нем гордыню и чувство собственной исключительности (наверное, поэтому их никогда не было дома: боялись маленького монстра:).

Вадим нарисовал улыбочку, но мне смешно не было. Ирина Владимировна и Александр Иванович строили головокружительную карьеру и пополняли свой бюджет огромными ресурсами государства. Им не до сына было.

Этому мальчику никогда ничего не нужно было добиваться – все само в руки плыло. Он никогда не интересовался: что такое хорошо, а что такое плохо? Хорошо – ему. Плохо – плевать кому. Границы дозволенного неумолимо стирались, а детские игрушки сменились взрослыми. Особенно интересно было играть с людьми. Это было легко: когда не ценишь – не потеряешь.