— Не знаю, но так получается. Несправедливо это с моейстороны или нет, не знаю, но так получается.

Тут заговорил Жан-Клод, как вздох ветра за одинокой дверью.

— Если бы ты только сдержан себя, mom ami, мы могли бысейчас быть в ванне втроем.

— Ну уж не знаю. — Мне удалось произнести этосердито, чем я была довольна.

Жан-Клод поднял на меня сине-черные глаза.

— Ты хочешь сказать, что отказалась бы от такой радости,только раз ее попробовав?

На этот раз я не покраснела, а побледнела.

— В общем, это сейчас непонятно, потому что онсжульничал! — И я театральным жестом показала на Ашера.

У него отвалилась челюсть.

— Как это я сжульничал?

Жан-Клод снова опустил лицо в ладони.

— Ma petite не позволяет воздействовать на неевампирскими приемами.

Голос его звучал приглушенно, но как-то очень ясно.

Ашер посмотрел на него, на меня:

— Никогда?

Жан-Клод ответил, не двинувшись, не поднимая лица:

— Почти никогда.

— Значит, она никогда тебя не пробовала так, какнужно, — сказал Ашер с легким удивлением.

— Так она решила, — ответил Жан-Клод и медленноподнял лицо. Я встретила взгляд синих глаз, и в нем было чуть-чуть гнева.

Я не поняла весь этот разговор и не знала, хочу ли понимать,так что оставила его без внимания. Всегда отлично умела не замечать того, отчего мне неудобно.

— Я хочу сказать, что Ашер воздействовал на менявампирскими чарами. Он чем-то затуманил мои мысли о нем. И теперь я не узнаю,никогда не узнаю, какие чувства были настоящими, а какие — внушенными.

На этой высокоморальной почве я хотя бы чувствовала себяуверенно.

Жан-Клод развел руками, будто хотел сказать: «Видишь? Я жетебе говорил».

Из лица Ашера начал уходить гнев, оставляя лишь пустуюмаску, которая у них обоих так хорошо получалась.

— Значит, все это была просто ложь.

Я посмотрела на них обоих:

— Что была ложь?

— Что ты хочешь быть со мной и с Жан-Клодом.

Я нахмурилась:

— Нет, не ложь. Я это говорила, я этого хотела.

— Тогда моя бестактность ничего не меняет.

— Ты влез в мой разум, и я не считаю, что это всеголишь бестактность. Для меня это очень серьезно.

Я поставила руки на бедра — все лучше, чем прижимать их ксебе, чтобы никого не коснуться. Я подогревала в себе гнев, потому что таклегче было не замечать их красоту. Ну, при гневе вообще меньше вниманияобращаешь на красоту.

— Значит, ты все-таки солгала, — сказал Ашер, и налице его почти не было выражения.

Мне неприятно было смотреть, как он в себе замыкается, но яне знала, как этому помешать.

— Нет, черт побери, это не была ложь! Это ты изменилправила, Ашер, не я.

— Я ничего не менял. Ты сказала, что мы будем вместе.Ты мне предложила вашу постель. Ты молила меня войти в тебя. Жан-Клод сказал,что твою милую задницу трогать нельзя, а глубина для удовольствия у тебя былазаполнена. Так куда я должен был деваться?

Я постаралась не покраснеть — не вышло.

— Это говорил ardeur, и ты это знал.

Он отступил почти до края кровати и свалился на синиепростыни, ухватившись за столб, чтобы не соскользнуть. Лицо его было пустым, нотело реагировало так, будто я его ударила, и я поняла, что сказала что-то нето.

— Я говорил, что, когда остынет ardeur, ты найдешьспособ отвергнуть меня, отвергнуть это, — он показал на Жан-Клода и накровать, — и ты именно так и поступила.

Оттолкнувшись от кровати, он встал, на секунду уцепился задеревянный столб, будто не был уверен, что ноги его выдержат, потом осторожношагнул от нее прочь, почти шатаясь, потом сделал еще шаг, еще и еще. И каждыйбыл увереннее предыдущего. Он шел к двери.

— Подожди! Не можешь же ты просто так уйти! —сказала я.

Он остановился, но так и остался стоять ко мне красивойспиной, когда ответил:

— Я не могу уехать, пока здесь Мюзетт. Я не дам ейповода забрать меня с собой обратно ко двору. Если я не буду никомупринадлежать, она это сделает, и у меня не будет оснований для отказа. —Он потер плечи руками, как от холода. — Когда Мюзетт отбудет, я подампрошение о переводе к другому Мастеру города. Есть такие, которые согласятсяменя взять.

Я подошла к нему.

— Нет, нет. Ты мне должен дать какое-то время подуматьо том, что ты сделал. Так уходить нечестно.

Я почти дошла до него, когда он обернулся, и ярость на еголице остановила меня, как удар о стену.

— Нечестно? А честно, когда тебе предлагают все, что тыв этом мире хочешь и думал, что никогда уже не получишь, а потом вырывают утебя из рук? А за что? За то, что ты сделал именно то, что тебе сказали, о чемтебя просили.

Он не кричал, но голос его дрожал от злости, и каждое слововтыкалось в меня раскаленной кочергой.

Перед лицом такой ярости я лишилась слов.

— Я не останусь, не могу остаться смотреть на тебя сЖан-Клодом. Я не могу видеть вас и быть отторгнутым от ваших рук, от вашихобъятий, от вашей нежности. — Он закрыл лицо руками и издал тихийзвук. — Быть с нами, любить нас — это значит поддаться на соблазн нашейсилы. — Он оторвал руки от лица, и я увидела, как синеют его глаза — гневвосполнял недостаток крови. — Мне даже присниться не могло, что Жан-Клодэтого не сделал. — Он посмотрел на второго вампира, все еще сидящего накраю кровати. — Как ты мог быть с ней так долго и устоять противискушения?

— Она очень твердо настроена против таких вещей, —сказал Жан-Клод. — По крайней мере она пожелала отдать тебе кровь. Яникогда не знал такого счастья.

Ашер нахмурился, и к его лицу это очень не шло. Хмурыйангел.

— Это меня до сих пор поражает, хоть я и знал. Но онадарует тебе свои чары, а я теперь не узнаю их никогда.

Все это было для меня слишком быстро.

— Жан-Клод понимает правила, и мы оба живем по ним.Правда, именно сейчас я готова была эти правила изменить, но Ашеру было об этомзнать не обязательно.

Он покачал головой, рассыпав пену волос по плечам.

— Даже если бы я понимал правила, Анита, я не смог быим подчиняться.

Тут нахмурилась я:

— Почему?

— Анита, мы не люди, как бы хорошо некоторые из нас нипритворялись. Но в нас не все плохо. Ты вошла в наш мир, но отказываешься отлучшей его части, видя только худшую. А самое ужасное — что ты отказываешьЖан-Клоду в том, что лучше всего в его мире.