по абсолютному произволу. Его воля свободна, прихотлива, капризна. Собственно, в учении Шестова перед нами не столько религиозная вера как таковая, сколько неустанные, хотя и безуспешные, поиски Бога. Впрочем, эта специальная, кьеркегоровско-шестовская, тема требует особого, отдельного рассмотрения.

Из перечисленных ранее современных работ о Шестове хотелось бы выделить книгу философских очерков В. Н. Поруса «У края культуры». Автор прекрасно уловил родственность философии Шестова постмодернистской парадигме, эталонной для многих в наши дни. Он выявил в шестовском проекте, пожалуй, самое главное. Когда у мыслителя из-под ног уходит почва (или же он по своей воле отрывается от неё), это означает: элиминируется почва культуры, совершается выход в «пост-культуру». Шестовский девиз «Апофеоз беспочвенности» В. Н. Порус совершенно адекватно расшифровывает как бунт против «универсалий культуры» (против науки и морали прежде всего), как радикальный отказ от них. «Постмодернистский проект культуры – это культура без универсалий»[284], – констатирует исследователь.

Данную существенную особенность парадигмы постмодернизма В. Н. Порус (в отличие от ряда своих коллег) воспринимает не беззаботно – тем более, без ликования; напротив, с озабоченностью и тревогой. И в этом с ним нельзя не согласиться. Универсалии культуры – «истина», «добро» и другие – могут и должны быть переосмыслены в духе нового времени, но притом они должны быть сохранены, если мы действительно хотим «обжить и преодолеть культурную катастрофу», наиболее радикальным выразителем которой как раз и является постмодернизм.

Думаю, после всего сказанного выше очевидно, что философия Л. Шестова содержит в себе противоречивые, порой парадоксально противоречивые тенденции. Некоторые из них современный постмодернизм не только продолжил, закрепил, но и довёл до крайности, до чего-то противоположного замыслу. «Полагаю, – пишет В. Н. Порус, – что Кьеркегор и Шестов были бы изумлены, увидев, к какому итогу привели их искания, их бунт против культурных универсалий, их стремление вывести на авансцену «несчастнейшего» и выслушать его суд…Думаю, что не ошибусь, если предположу, что они точно так же решительно, как в своё время обрушивали страстные аргументы на всё, что подавляет свободу индивида, сегодня выступили бы против «пост-культурного» настоящего и «пост-человеческого» будущего»[285].

Может быть, может быть… В философии есть свои «отцы» и «дети» и, при всём их генетическом родстве, полное взаимное соответствие между теми и другими существует не всегда.

2009

Цикличность как аспект развития в философско-эстетической концепции М. М. Бахтина

В настоящей статье нам предстоит рассмотреть один из аспектов философско-эстетической концепции М. М. Бахтина. Но, чтобы адекватно осмыслить ту или иную отдельную её часть, грань, нужно иметь хотя бы самое общее, контурное представление о целом. На пути к этому общему представлению исследователя подстерегают немалые трудности.

Учение Бахтина обладает концептуальным единством, оно оригинально, самобытно. В то же время оно несёт на себе отпечаток немалого числа влияний со стороны авторитетных течений западноевропейской и русской философско-эстетической мысли XIX–XX веков. Какие из этих влияний были особенно сильными? Как они были восприняты мыслителем и преломлены, претворены им? На этот счёт в бахтиноведении существует большая разноголосица. Дело осложняется ещё и эволюцией воззрений Бахтина. На каждом из этапов его творчества – 20-е, 30-40-е и 50-начало 70-х годов – на переднем плане оказывалась та или иная конкретная проблематика, требующая применения особых методов, специфической терминологии и т. д. Что же продолжало оставаться неизменным, инвариантным в этом непрерывном движении идей? Ответить на все эти, естественно возникающие, вопросы не так-то легко.

Наряду с объективными трудностями, вытекающими из сложности предмета, на пути к «истинному Бахтину» возникли препятствия и субъективного плана. Мы имеем в виду своеобразную сакрализацию творчества учёного, ставшую заметной тенденцией современной бахтинистики. Приходится с сожалением констатировать, что некоторые, отнюдь не единичные, последователи и почитатели Бахтина склонны придавать каждому произнесённому слову Учителя статус непогрешимого. А там, где начинается сакрализация, заканчивается наука. О наличии такой тенденции и о настоятельной необходимости её преодоления прямо заявили такие учёные, как М. Л. Гаспаров, Ю. Н. Давыдов, А. В. Панков, P. М. Фрумкина и некоторые другие[286].

Поэтому, прежде чем перейти непосредственно к раскрытию заявленной темы, мы считаем целесообразным затронуть некоторые узловые теоретические и методологические проблемы, связанные с осмыслением научного наследия М. М. Бахтина.

* * *

М. М. Бахтина как учёного отличали последовательность, настойчивость и творческая изобретательность в осуществлении исходных, выдвинутых им идей и методологических установок. Творческие этапы и конкретные достижения его мысли могли быть разными, но в основе их просматриваются принципиально те же идеи и интенции. К различным течениям прошлого и своего времени он обращался, следуя прежде всего логике обоснования собственной позиции. Он затрагивает их как в одобрительном, так и в критическом плане постольку и в той мере, поскольку и в какой это отвечало его собственным замыслам и решениям.

Итак: каков он, бахтинский «круг идей», каков его генезис и магистральное направление развития?

Один из главных исходных мотивов творчества Бахтина – кризис культуры начала XX века, её отчуждение от жизни. Культурный продукт является живым, трепетным, согласно Бахтину, лишь в момент его создания; в дальнейшем он объективируется, приобретает общезначимый характер и как бы замыкается в самоценной сфере, изолированной от жизни.

В своих инвективах против отчужденной культуры Бахтин близок к представителям «философии жизни», однако в прокладывании путей выхода из кризиса он существенно расходится с ними. Культуру, по Бахтину, нужно возвратить к её жизненной основе, каковую составляет жизнь уникальной, «единственной» и деятельно-«ответственной» личности. Коренной замысел Бахтина – произвести персоналистический переворот в воззрениях на мир, человека, культуру (и искусство в том числе). Классическая «философия жизни» подвергается им критике как недостаточно радикальная в данном отношении.

Все до сих пор известные сферы философского и культурологического знания должны изменить свой вид и свою суть. Онтологии предстоит приобрести динамический характер: главным агентом и устоем бытия следует признать самоутверждающуюся личность, творящую новое; единицей бытия становится не факт существования, а «событие свершения». В основе аксиологии (учения о ценностях, о долженствовании) отныне лежит волевое усилие той же личности – «эмоционально – волевой тон». Ключевую роль в проекте персоналистической революции Бахтина играет понятие «поступок». Именно в нём происходит разрешение (снятие) противоречий между объективным и субъективным, индивидуальным и общезначимым[287]. Так новая онтология сливается с новой аксиологией, «этика ответственности» суверенной личности становится учением о бытии, а мир культуры возвращается к своей подлинной жизнетворной основе (в лице активно поступающей личности).

Логическим завершением такой философской реформации могла быть позиция экзистенциализма или экзистенциального психологизма; могла быть – но не стала. Преодолеть соблазны такого рода Бахтину помогла, несомненно, феноменология Э.