Парень хватает Акеми, рычит и игриво кусает за плечо. Оба смеются, она обнимает его за шею.

— Я в ужасе, если честно.

— А ты будь проще. Если бы я тебе это не показал, ты никогда бы не догадалась.

Акеми подбирает с пола остатки яичницы, ставит на место тяжёлый табурет. И украдкой поглядывает, как падающие из окна лучи подсвечивают правое ухо Рене нежно-розовым. Вот как теперь к Рене относиться? Бояться дотронуться, восхищённо припасть к ногам, сдаться с ним вместе в полицию? Кто он вообще, этот парень? Человек? Чудовище?

Сон. Хрупкая фигурка сестры, одетая синим льдом. Осколки, не причиняющие вреда Акеми. Если убить Зверя… уничтожить чудовище… Нет, тот путь был неверным! Лёд не причинял ей вреда. Не причинял. Лёд…

Заметив напряжённое выражение лица Акеми, Рене корчит дурацкую рожу. Девушка фыркает и отворачивается, чтобы скрыть улыбку.

— Я всё вижу, — ехидно комментирует Рене. — Ну, давай, выкладывай. Ты меня боишься теперь?

— Нет. Ночью мне…

— А надо бы, — неожиданно жёстко перебивает он. — Понимаешь?

Она не понимает. Вернее, отрицает для себя саму возможность понимания. Это же Рене, он обещал заботиться о ней, он защищает её… Да, её пугает лёд — но не Рене, нет. Был момент замешательства, но теперь точно одно: нет, Акеми его не боится. Неспроста был сон.

— Хорошо, ты самый страшный, — поспешно отвечает она. — И давно ты такой… особенный?

Рене стирает тряпкой воду со стола и только потом отвечает:

— Не знаю. Чтобы выяснить, кристалит ты или нет, надо прикоснуться ко льду.

— Но это же верная смерть, если ты не… Рене, зачем ты его трогал?

Он выжимает тряпку над тазом. Выкручивает старательно — так, что на напряжённой спине проступают позвонки. Акеми молчит и ждёт. Вариантов много, но ей нужна правда. И она понимает, что с такой правдой человека торопить нельзя.

— Вероятно, ты думаешь, что я ненормальный, — начинает Рене, словно не к ней обращаясь, тщательно подбирая каждое слово. — Что я с кем-то поспорил на что-то ценное. Или спьяну решил показать свою смелость. Или пытался покончить с собой. Нет. Я просто заступился за друга. Пять или шесть лет назад, когда мы учились в университете. Он повздорил с элитарием, который был на год младше. Они сцепились, я разнял. И вроде как эту историю все забыли. А на празднике урожая мы оба получили сзади по удару дубинкой. И пришли в себя в трущобах. Я не помню, сколько было этих… Нам разъяснили, что нехорошо обижать жителей Ядра. Избили так, что мы не могли даже стоять. Кажется, мой друг умер ещё до того, как нас швырнули на лёд. Потому что он не кричал.

Он смолкает, берёт таз с водой, распахивает дверь пинком, выплёскивает воду за порог и заканчивает:

— Я выжил. Лёд залечил все мои раны и сломанные кости. А дальше всё было так, как ты думала, Акеми. Я двинулся на всю голову, искал с ним встречи, говорил с ним… и однажды оно меня услышало. Услышало и отозвалось.

Таз с грохотом возвращается под стол, и Рене наконец-то поворачивается к Акеми. Улыбается жалко, словно извиняется за всё, что ей пришлось выслушать, и раскидывает объятья:

— Иди сюда…

А потом, прижав к себе девушку, целует её в макушку и вкрадчиво спрашивает:

— И ты что — поверила в эту историю?

— А ты что — всё выдумал?

— Ну, я же прелесть, — смеётся Рене.

Он точно знает, что эта девушка примет его таким, какой он есть. Он в этом уверен.

День они тратят на готовку: Рене учит Акеми жарить невероятно вкусные пончики и курицу со стручками молодой фасоли. В маленькой кухне жарко, не спасают даже настежь распахнутые окна и входная дверь. В воздухе разливается запах кукурузного масла и выпечки, тёмно-русые волосы Рене кажутся седыми от муки, Акеми то и дело облизывает сладкие липкие пальцы. И девушке настолько хорошо и беспечно, что до самого вечера она не вспоминает ни о своих неприятностях, ни о Жиле, ни о ночном кошмаре. И нет-нет, да и ловит себя на мысли, что ей хотелось бы так жить всегда. Чтобы пахло вкусной едой, чтобы дышалось легко, чтобы воды было вдоволь… и самое главное — чтобы Рене Клермон был с ней.

— Ре-не, — окликает она его — и улыбается, когда тот оборачивается.

— Придумала, зачем звала? — поддевает её парень.

Смех. Добрый, беззаботный, счастливый. Молодая пара в яркий летний выходной. Пончики на обед, не вылезая из кровати. Скомканные простыни в крошках. Полоса света на спине сладко дремлющей Акеми. Пальцы Рене, монотонно перебирающие пряди её растрёпанных волос.

Идиллию нарушает стук в дверь. Деликатный, негромкий — но Акеми откуда-то знает, что в тот момент, когда незваный гость обозначил себя, день прекратил быть добрым. Рене вскакивает, быстро натягивает штаны, бросает Акеми одну из своих сорочек и спешит к входной двери. Девушка облачается в рубашку, вдыхая пропитавший ткань запах хозяина, приводит кровать в идеальный вид и прислушивается.

— Здорово, Шаман, — слышится из кухни низкий мужской голос. — Не помешаю?

— Проходи.

Тяжёлые шаги приближаются. Акеми в замешательстве прячется в душевую.

— Плохие новости, — мрачно объявляет гость. — Моих ребят около Ядра разогнали полицаи. А сегодня ночью в шестом секторе выловили всех узкоглазых. Руководил облавой лично Советник Каро.

— Та-а-ак… — тянет Рене, и Акеми чудится торжество в его голосе. — Заработало. Народ шумит?

— Шумит, куда он денется.

— Из твоей сотни никто не пострадал?

— Нет, все действовали слаженно, рассосались очень быстро. За исключением мелких царапин и пары синяков, повреждений нет.

Акеми хмурится, пытаясь уловить суть диалога. Ей пока ясно только одно: в её родном секторе власти устроили массовые аресты. И это всё из-за неё. Пока она тут прохлаждается в неге и роскоши, несколько маленьких японских семей арестованы. Девушка прижимается спиной к влажной стене. И снова её охватывает гнетущее чувство вины — как в ту ночь, когда забрали отца и Кейко.

«Что я могла сделать? Что изменило бы моё вмешательство? Будь я там, вышло бы всё иначе?» — спрашивает себя Акеми. И не находит ответа.

— Если бы я сдалась, это спасло бы их? — шёпотом спрашивает она внезапно возникшего перед ней Клермона.

— Первое: не реветь при гостях. Второе: нет, не спасло бы. О ком бы ты ни говорила, — строго чеканит Рене. И тянет её за руку: — Выходи, не прячься.

Она покорно идёт за ним, вытирая слёзы тыльной стороной руки. Гость — немолодой, лысеющий крепкий мужчина — лежит, по-хозяйски развалившись на кровати, и смотрит на Акеми разочарованно.

— Шаман, это твоя очередная Мишель? — интересуется визитёр.

— Знакомься, Акеми: это Тибо Будро. Он замечательный художник и потрясающий воображение хам, — бодро сообщает Рене. — Работает на одну из газет, приносит нам свежие новости. Тибо, это Акеми Дарэ Ка.