Встают над долиной горы, на склонах которых зацветают по весне розовые деревья. Здесь нет удушливой жары, как в центральной Индии, — прохладные ледники низко простирают свои освежающие языки. Здесь растут кедры, серебристые ели, голубые сосны, клен, ольха, даже березы… Синеет небо над горами, цвет которых бесконечно меняется, — вот протянулись голубые тени, сгустились в фиолетовый и рассеялись, превратились в золото. Парадиз, рай на земле.

Оно, конечно, рай и в шалаше с любимым, только Хорст не удовлетворился малым — построил в долине, если не Тадж-Махал, то нечто напоминающее средневековый замок: с мощными стенами, железными воротами, сложным лабиринтом подземных коридоров. Не забыл и ракетный зенитный комплекс, парк для бронетехники, разнообразнейшие системы связи, наблюдения и оповещения. А еще — взлетно-посадочное поле, плац, уютные казармы для небольшого гарнизона. Хочешь мира — готовься к войне. А вообще Хорст с Лерой жили тихо. Вставали до рассвета и с правой ноги, смотрели на ладони, с благоговением вспоминали Бога и с почтением учителя, желали всем добра и спокойствия. Потом мылись, чистили зубы, с мантрой наносили священный тилак и шли на берег водоема заниматься медитацией: Ом тат сат! Тат туам аси! Ом тат сат брахмарпа-намасту! Затем, конечно, наваливалась текучка — шифротелеграммы, финансовые дела, вялые донесения в занудствующую Шангриллу, зато уж по четвергам, до отвалу накормив священную корову, Хорст и Воронцова единились с Вечным до упора. Ас-универсал Фердинанд фон Платтен доставлял их на вертолете в даршан, скромные впадения Свами Бхакти-веданты, наездника «Алмазной колесницы», брахмана-мистика и знатока камасутры. А ведь, помнится, сначала он категорически отказывался брать в ученики белого сагиба и сожительствующую с ним в блуде большегрудую женщину. Однако, получив скромные дары и посмотрев Хорсту и Лере в глаза, он переменил тон, тихо пробормотал мантру и сделал приглашающий жест: «Заходите, вы и я одной крови».

И вот — минуло два года, отмеченных поисками истины, смысла жизни и интенсивными занятиями. Такими же напряженными, как и нынче… А постижение духа через плоть между тем все продолжалось. После ястребиной связки последовали лебединая, петушиная, змеиная и тигриная. Затем Свами Бхак-тиведанта показал собачью позицию, и Хорст, соединившись с Лерой сзади, начал поднимать энергию Кундалини по своему центральному каналу в Сахасрару, высшую из чакр, визуализующуюся на материальном плане как тысячелепестковый лотос.

— Ом мани падме хум! Ом мани падме хум! — При этом он успевал одергивать возбуждающуюся партнершу и, чтобы та окончательно не потеряла контроль, несильно, но властно ударял ее ребром ладони по ягодице. — Ха! Ха! Ха!

Никакой сексуальности, никаких эмоций! Только Атман-Брахман, Великая Непроявленность и Напол-ненность Пустоты. Ибо сказано в «Сутре Великого будды Вайрочаны»: «В этом теле кроется чудесная способность всепроникновения, таинственные возможности, которые нужно выявить. Желая обрести сидхи в этом рождении, непрестанно занимайся единением с Пустотой».

Наконец тантра-сеанс слияния с Вечным закончился.

— Ом адвайтайа намах!

Низко кланяясь, Хорст и Лера попрощались с учителем, забрались в кабину вертолета, и Фердинанд фон Платтен на бреющем помчал их в родные пенаты. А когда благополучно приземлились и прошли в апартаменты, Лера исступленно, словно в их первую ночь, накинулась на Хорста и уж показала ему и ястребиную связку, и лебединую, и петушиную, и змеиную заодно с тигриной. Да еще собачью позицию. Неспокойно было в спальне, суетно — нервно подрагивал портрет учителя на прикррватной тумбочке, водяной матрац штормило, яшмовая статуэтка будды Вайрочаны упала на мозаичный пол и разбилась вдребезги. И так — каждый четверг, занятия тантрой почему-то действовали на Воронцову крайне однообразно.

А со двора через зашторенные окна слышался звук моторов, крики команд, топот тяжелых военных башмаков. Это возвращался с активной медитации Ганс со своими головорезами. Чтобы не расслабляться и не терять формы, они поклонялись богине Кали.

Андрон пропал.

Чуть свет, наспех сжевав на кухне бутерброд с очередным дефицитом и наспех же чмокнув сонную жену, он удирал на всех парах, возвращался же поздно, когда Костины уже отходили ко сну, усталый, но вполне довольный жизнью и собой. Как же, как же, успешно сдана семестровая контрольная, спихнут тяжеленный коллоквиум, досрочно скинут зачет по физкультуре. Но самое трудное еще впереди, завтра с утреца снова в пахоту, а эти преподы к концу семестра совсем оборзели — лабораторные, семинары, отработки. Никакой личной жизни! Анжелка, ко всему безразличная, сонно щурила глазки, Катерина Васильевна сочувственно кивала головой, а хороший человек Иван Ильич похлопывал зятя по плечу и покровительственно вещал:

— Да бросай ты, Андрюха, всю эту мандулу к такой-то матери, от верхнего образования геморрой один да дырки в карманах. Как дурь-то из башки повыкинешь, я тебя к верному делу пристрою.

Андрон улыбался, пожимал плечами — вроде, мол, ни да, ни нет, поживем-увидим…

Утром же опять исчезал ни свет ни заря, и возвращался с последним поездом метро, а пару раз и вовсе не возвращался, телефонинно извещал, что вынужден был заехать в детский садик, да там и остаться — ухаживать за старушкой-мамой, которая совсем слегла, стакана воды подать некому…

Излишне говорить, что к старинному дому на Фонтанке он и за версту не приближался, а в институте его, наверное, и как звать забыли. Потому что и утра, и дни, и вечера, и, по возможности, ночи, проводил он со своей принцессой Грезой — рыжей ведьмочкой Леной Тихомировой. Которая, при всем своем ведьмачестве, так и не заметила подмены. Или запорошил зеленые глаза гусарский шик, с которым он ввалился в ее квартиру тогда, в первый вечер? С охапкой роз, с коллекционным шампанским «Новый Свет», прямо в дверях лихо опустившись на одно колено — поза, подсмотренная накануне у Тима.

— Сударыня, молю о прощении! Был неправ, готов искупить!.

А у самого поджилки трясутся — признает, не признает. От первых ее слов сердце в пятки ушло.

— Да что с тобой, Метельский? Прямо как подменили.

Но от вторых воспарило к небесам.

— Ладно, давай сюда веник и марш руки мыть. Считай себя прощенным, будем пиццу жрать…

И только Тихон, вещий кот, шипел со своего кресла и никак не шел на колени…

Варвара же Ардальоновна исправно несла трудовую вахту на детсадовской кухне, вечерами же раскладывала пасьянсы, беседовала с единорогом, и никто во всем свете был ей на хрен не нужен.

Тим, скрежеща зубами, безуспешно пытался засесть, наконец, за теоретическую главу диплома, но в голову настойчиво лезли мысли, далекие от науки. По первому же зову местного руководства он бросался вкручивать лампочки, прочищать засорившиеся унитазы, до седьмого пота истово колошматил грушу на чердаке. Все гнал из себя горькие воспоминания — о той, которую любил и которую, поддавшись минутной обиде, так глупо отдал другому. И то, что этот другой — лучший друг, более того, астральный близнец, второе «я», — абсолютно не грело душу…