— Добром?..

Неуловимым движением Андрон метнул нож в противоположный от Тима угол, угодив острием аккуратно в горло плакатному Брюсу Ли. Ногой пододвинул чудом не упавшую табуретку, сел. Тим опустил шашку.

— В тебе добра, что в говне алмазов, — устало произнес Андрон. — Пришел бы, открыто, как мужик, признался — так мол и так… Что, мы бы с тобой бабу не поделили, что ли?

— Лена не баба! — выкрикнул Тим.

— Ага, мужик замаскированный! Ты иногда все-таки думай, что говоришь…

— И тебе того же! В чем это я, по-твоему, должен признаваться? Что провел ночь с любимой женщиной? С моей, заметь, женщиной, к которой ты бегаешь тайком и от законной жены, и от нее самой, прикрываясь моим именем!

— И поэтому ты решил заложить меня?

— Что?! Я? Заложить? Тебя? Да я твоих родственничков долбаных и как звать-то не знаю!

— При чем тут родственнички? Ты меня Ленке заложил, гад!

— Ленке?! Тебе, блин, лечиться надо! За каким хреном мне тебя Ленке закладывать? Как ты это себе представляешь? Мол, извини, дорогая, мы тут с корешем, будучи де-факто на одно лицо, решили приколоться и тебя, родная, на двоих расписать. Так? Догадываешься, куда мы после этого будем посланы? Оба? Андрон крякнул и почесал затылок.

— Да… Только ведь я уже.

— Что «уже»?

— Послан. Далеко и надолго… Хотя и прибыл без опозданий, с букетом, при параде. А вместо привета — через закрытую дверь по матери. Открытым текстом.

— Ничего не понимаю… Хотя — ты сегодня к ней заезжал?

— Ну да… Как договаривались, четвертого в четыре.

— Все ясно. Это не тебя послали, это меня послали. Она предупреждала, что к ней какие-то люди приезжают, и взяла слово десять дней не появляться и не звонить.

— Что за люди?

— А я знаю? Может, предки водоплавающие на побывку.

— И из-за предков — матюгами?

— Мы же не знаем их семейных отношений…

Андрон встал.

— Как-то получается все… сугубо ректально. Пиво будешь?

— Не отказался бы… Куда ты?

— Так за пивом же; в угловой. Заодно остужусь маленько. А ты прибери пока.

Не дожидаясь возражений, Андрон подхватил вместительную спортивную сумку и был таков. Тим вздохнул, поднял опрокинутый столик, стал собирать рассыпанные по полу бумаги. За окном плавно скрипнули тормоза.

Тим удивленно выпрямился на очередной жалобный визг дверных петель. Привалившись к косяку, дыша тяжело и часто, стоял Андрон.

— Таньгу забыл? — поинтересовался Тим.

— Там… Лена приехала. С ней мужик какой-то. Тим кинулся к окну. В сиянии полной луны, дополняемом светом фонаря с набережной, была четко видна непокрытая рыжая голова Тихомировой, ее короткая беличья шубейка, длинные хвосты белого шарфа. Она стояла у раскрытого багажника желтой таксишной «Волги», оживленно жесткулируя, общалась со склонившимся над багажником мужчиной. Лица его не было видно, только красная дутая куртка, джинсы, высокие ковбойские сапоги.

— Сюрприз-сюрприз, — пробормотал Андрон.

— А мы ответим тем же, — предложил Тим. — Выйдем к гостям вдвоем.

— Фигос под нос! Оне к вам пожаловамши, вы и разбирайтесь. А Лапин Андрей Андреич тут не при делах… Если что — я там. — Он показал пальцем вверх. — Открывай иди, не морозь гостей…

Лена впустила с собой на лестницу облако зимнего пара. Не дав Тиму и слова сказать, бодро затараторила:

— Еле отыскала тебя, подпольщик. Значит, в моем родовом гнездышке обосновался? — Она крепко обняла его, обдав запахом французских духов, зашептала на ухо: — Тимоша, милый, прости меня за сегодняшнюю грубость, но ты был очень не вовремя.

— Да ладно, это ты извини, совсем из головы вылетело… — смущенно ответил Тим.

— Вот, познакомься.

Лена сделала шаг в сторону, и Тим оказался лицом к лицу с невысоким сухощавым бородачом в красной куртке с серебристыми простежками. Сочетание суконной солдатской шапки, нахлобученной на хайр а-ля Оззи Осборн, и фарфорово-белозубой улыбки типа «чииз» однозначно выдавало в нем долларового иностранца, что не преминула бодрой скороговоркой подтвердить Лена:

— Это наш американский друг, доктор психологии, по-русски ни бум-бум.

— Мир, дрюжба, пьятилетка, — заверил американец и, поставив на каменную ступеньку объемистые пластиковые мешки с эмблемой «Березки», протянул руку, — брэд собаччи.

Пожатие его узкой, длиннопалой ладошки оказалось на удивление крепким.

— А говоришь — ни бум-бум, — упрекнул Лену Тим.

— Ты не понял, это его зовут так — Брэдфорд Собаччи, уменьшительно Брэд, — пояснила Лена и, с ослепительной улыбкой наклонив голову в сторону американца, тоном экскурсовода громко произнесла: — Дипломированный мудак, отсосок и дятел. Дурнопахнущий козел и недоносок слюнявый.

Тим ахнул про себя, доктор Собаччи отвесил даме галантный поклон и приложил руку к груди в знак искренности ответных чувств. Лена же без малейшей запинки перешла на английский:

— And this is the very Tim I told you about.[9]

— Tim’s a good American name, isn’t it?[10]

Американец потрепал Тима по плечу, подхватил мешки, что-то спросил у Лены. Та без колебаний показала наверх, и Брэд бодро затопал по лестнице. Лена с Тимом двинулись следом.

— Объясни, что все это значит? — шепотом спросил Тим. — Откуда этот тип взялся, и если он такой козел, каким ты его аттестовала, зачем притащила его?

— А хавчик валютный? — искренне удивилась Лена. — Не могла ж я не воспользоваться случаем подкормить милого дружка, а то совсем исхудал.

Она довольно чувствительно ущипнула Тима за ягодицу и расхохоталась. Сверху блеющим козлиным смешком отозвался доктор Собаччи…

В трех мешках из «Березки» уместился походный царский пир. Выкладывая консервные банки и запаянную в плотный полиэтилен снедь, Тим с трудом успевал переводить названия — паштет из гусиной печенки, салями «брауншвейгское» (или «брауншвейгская»?), норвежский лосось, голубой марлин, камамбер графский, оливки с анчоусами, сок апельсиновый из Греции, пиво датское баночное… Россия была представлена икрой красной, икрой черной, здоровенным куском белуги горячего копчения, свежими батонами из филипповской булочной и доброй бутылью экспортной «Столичной». Помимо ее, родимой, имелись шотландский виски «Белая лошадь» и, судя по надписи «Fine Champagne» на красивой темно-синей коробке, заграничное шампанское.