С тех пор как она в расстроенных чувствах уехала в Сержипи, Фадул получил от нее только одну весточку — письмо, которое принес посыльный, ее племянник Дурвалину. Это был долговязый подросток, штаны у него едва доходили до колен, а лицо было покрыто прыщами и бородавками. Письмо представляло собой натуральные каракули вперемежку с кляксами, без знаков препинания, большие корявые буквы ползли вверх-вниз по бумаге — видно было, что вывела их неумелая рука. Фадул с трудом разобрал письмо и прочитал столько раз, что почти выучил наизусть. Он мог декламировать его, будто это были вирши или библейский стих:

«Этими с трудом нацарапанными строчками я хочу сказать тебе мой добрый Фадул что я тебя не позабыла и никогда не смогу позабыть потому что ночами мне снится будто я в твоих объятьях а когда я просыпаюсь то у меня глаза на мокром месте да и внизу сам знаешь где тоже но когда-нибудь я вернусь если Господь того пожелает».

В конце страницы под подписью «Навеки твоя Мария Жозе Батишта» она поставила некоторое количество запятых, точек, восклицательных и вопросительных знаков, чтобы он распределил их там, где нужно.

Она упомянула о своем недолгом пребывании в Большой Засаде, прямо перед отъездом: «Когда я там побывала то увидала что живешь ты плохо и работаешь хуже чем вьючный осел». Поэтому она отправила к нему в качестве приказчика своего племянника Дурвалину, сына старшей сестры, чахоточной вдовы, которая «уже больше на том свете чем на этом». Как бы мало он ему ни платил, все равно это будет истинным милосердием: «Уж куда лучше чем здесь с голоду помирать». И все же она не прекратила делать из него дурака и водить за нос, следуя давней традиции: «Я спокойна потому что знаю ты не жадина а за мальчишку я головой ручаюсь». Ангел небесный, Божье благословение!

Он уже подумывал о том, чтобы нанять приказчика, который помогал бы ему за прилавком, но где же найти порядочного человека? В годы тощих коров бывало иногда, что выдавался целый день, когда можно было поспать, по крайней мере если ему того хотелось. Погонщики и проститутки были основной клиентурой, изредка появлялись приезжие. Основная работа приходилась на время после полудня и на раннее утро, и это было самое тяжелое. А вот когда появились плантации, тут стало гораздо оживленнее. И помимо того, что надо было вставать до восхода солнца и ложиться поздно ночью, он еще должен был в течение дня держать двери заведения открытыми, потому что народ приходил в любое время. И если он действительно хотел заработать денег, то расслабляться и спать с набитым брюхом просто не мог — прежде чем набить брюхо, нужно было хорошенько поработать.

Так он взял на работу Дурвалину — с видимой благосклонностью и тайной радостью: Зезинья ду Бутиа — а в ее лице Божественное провидение — решила за него еще одну задачу. Но он не позволил мальчишке заметить свою радость, потому что не только с цыганами нужно держать ухо востро — народ из Сержипи тоже не так-то прост. Фауд Каран не уставал повторять, что жители Сержипи — это арабы Бразилии, а уж Фауд никогда зря языком не мелет.

— Честно признаться, мне никто особенно не нужен, я и сам тут с работой справляюсь. Но раз уж Зезинья просит, то так тому и быть.

Выяснилось, что мальчишка умел читать, писать и знал четыре действия арифметики. Он был готов взяться за любую работу, потому ничего хуже, чем рубить тростник от рассвета до рассвета, быть не могло.

— Что ж, поглядим. Оставь свои пожитки в кладовке, вытащи циновку, на которой будешь спать, и можешь начинать. А о жалованье мы потом поговорим. Это будет зависеть от тебя, а не от меня. Если я останусь доволен, то ты не пожалеешь.

Под конец у него вырвался вопрос, который он таил глубоко в сердце:

— А Зезинья, как она?

— Кое-как с Божьей помощью, — ответил племянник. Она жила не в Бутиа и не в Лагарту, а в Аракажу, в доме, где ее поселил доктор Панфилу Фрейре — дипломированный врач, он не практиковал, а занимался производством нерафинированного сахара маскаво и рафинада на плантации Фунил, а еще гнал кашасу и делал рападуру. У него денег куры не клюют, а самому уже за семьдесят. Значит, с богачом теперь крутит, очень хорошо. Фадул не захотел вдаваться в подробности: Зезинья такая горячая, тяжело же ей, наверное, со старым семидесятилетним пнем.

10

Фадул велел вырыть колодец за домом по совету Зезиньи ду Бутиа. Совет этот был бесплатным, и дала она его во время того счастливого и одновременно печального визита в Большую Засаду. Проститутка решила выполнить давнее, неоднократно повторенное обещание и нанесла ему тем самым глубокую кровоточащую рану. «Однажды, когда ты меньше всего будешь того ждать, я приеду», — клялась она в пансионе Шанду в Итабуне. Турок не позволял себе поддаться обману: как же, жди, приедет она в День святого Никто. Но отец Зезиньи откинул копыта в Лагарту, став жертвой то ли перемежающейся лихорадки, то ли кашасы — так ли это важно?

В Лагарту старухи, безумные, мальчишки не знали, что делать, оставшись сиротами, они нуждались в ней. Им не хватало тех деньжат, которые она неизменно высылала в конце каждого месяца. Прежде чем отправиться в путь, Зезинья решила попрощаться и прибыла в Большую Засаду, присоединившись к каравану Зе Раймунду. Она путешествовала со всеми удобствами на осле с мягкой поступью. Проститутка явилась без предупреждения. Фадул был занят в лавке, когда услышал крики погонщика, звавшего его:

— Сеу Фаду! Сеу Фаду! Поди сюда, погляди на подарок, который я тебе привез!

Веселая, смешливая Зезинья кинулась ему на шею:

— Разве я не говорила, что однажды приеду, глупый ты Турок?

Потом она рассказала о смерти отца, проливая искренние слезы, — хороший он был человек, да не везло ему. Когда был в силах, работал на чужой земле, а как одолела его малярия, то тут и кашаса подоспела. Семья работала целыми днями на чужих полях, мужчины рубили тростник на сахарной плантации. Если бы не помощь Зезиньи, они бы голодали. Из всех дочек только Зезинья сумела хорошо устроиться в жизни, благодарение Богу, который ее оберегает. Она уехала в Итабуну и стала проституткой.

Время было не самое подходящее для торжественной встречи: приходили караваны, погонщики со своими помощниками ломились в заведение Фадула, чтобы купить еды, проститутки приходили в поисках клиентов и чтобы пропустить глоток кашасы. Зезинья, втащив наверх обитый железом чемодан, пошла помогать Турку за прилавком, и таким образом потребление водки значительно возросло, все хотели чокнуться с ней и Турком-разбойником — кто ж тут не знал о его давней неизменной зазнобе?

Потом она пошла с ним на берег реки, где Фадул набрал в жестянку воды для домашних нужд, которых в тот день стало еще больше: Зезинья страсть как боялась дурной болезни и потому страдала манией чистоты. Огонь горел на пустыре, светили маленькие керосиновые фонари, и немногочисленные звезды сверкали на темном небе. Они шли, взявшись за руки: Зезинья так смущалась, что казалось, будто это юная барышня гуляет с возлюбленным тайком от родителей.

— Почему ты не прикажешь вырыть колодец, чтобы в доме была вода?