— Прости меня, — сказал я.

Эррет улыбнулась одной стороной рта. Медлительными, деревянными движениями она прошла к софе и села, ссутулившись, глядя в пол. Я опустился перед ней на колени и взял её руки в свои.

— Я знала, что нельзя, — сказала Эррет.

Я пожал плечами.

— Она умерла.

Эррет глядела на меня со странным выражением.

— Нельзя всю жизнь сокрушаться, — сказал я. — Она была очень хорошая. Но Уарре по-прежнему нужна императрица. А ты — Эррет, и любой женщине придётся делить меня с тобой.

Эррет грустно усмехнулась.

— Мори, — сказала она, — всем уаррским государыням приходилось делить мужей со мной, но… сейчас другое, понимаешь? Я никого никогда так не любила, как тебя. Смешно, правда? Я старше твоей столицы, для меня твой сказочный Аргитаи — мальчишка, а ты подавно младенец. И я люблю тебя и ревную, как женщина мужчину. Это плохо. Я не знаю, что из этого выйдет.

Я вздохнул.

— Всё будет хорошо, — сказал я, потому что обязан был это сказать. Потом поднял Эррет и прижал к себе; она спрятала лицо у меня на плече.

— Сейчас мы позовём теней и велим им тебе служить, — сказал я. — А потом пойдём есть жуков. А потом, так и быть, слушать музыку. А потом будем говорить с Лумирет и Акридделат. А потом вернёмся домой и будем жить долго и счастливо.

Эррет откинула голову, и я поцеловал её в губы.

— Да, — сказала она. — Ты прекрасен, Мори. Пойдём есть жуков.

Слова мои сбылись: щелчка пальцев оказалось достаточно, чтобы наши тени явились. Впрочем, номера по обе стороны от наших апартаментов, равно как этажом выше и ниже, были заняты охраной — чему удивляться.

На редкость прелестная оказалась у нас охрана, ни дать ни взять букет цветов: три девушки, двое юношей, все — не старше восемнадцати лет. Данва, помнится, ворчала, что приходится отбирать людей по цвету волос; похоже, по цвету волос эскорт и отбирали. Насколько я знал, внутреннее эскортное кольцо обеспечивало нам не столько безопасность, сколько удобства; не исключено, что в число последних входило и услаждение глаз. Девочки были отменно хороши: не по-здешнему хрупкая золотая блондинка, статная красавица с ореховыми волосами, прелестница с локонами цвета розового янтаря… Серебряноголовые мальчики казались похожи, как братья; стоило мне подумать, что в компании не хватает только кого-то огненно-рыжего, как таковой явился, скользнув на террасу через карниз. Вышла целая палитра, не только художественная, но и этнографическая. Народ рескидди много тысяч лет назад сформировали несколько кочевых племён; сложение и цвет волос до сих пор свидетельствовали о том, кровь которого из них проявилась наиболее полно.

— Напоминаю, — шепнула Эррет мне на ухо, — что внутренний эскорт традиционно можно использовать как гарем.

От неожиданности я поперхнулся и закашлялся. Эррет захихикала.

— Ты с таким оценивающим видом их рассматриваешь, — сказала она.

«Вот бесовка, — подумал я в сердцах и присовокупил: — Любопытно, что эти мрачные светлокудрые создания о нас думают». Лица у юных теней были совершенно непроницаемые. Эррет спросила у девочек, умеют ли они укладывать волосы, после чего в сопровождении сумеречного цветника удалилась в спальню пред зеркала. Я отправил старшего из серебряных подогнать к подъезду гостиницы паровик, младшего — заказать столик, рыжего отослал движением брови и вышел на террасу.

Заклятие, нанесённое на крышу, ослабело за день и лишь изредка дышало холодом; крепнущий ветер нёс прохладу озёр. Город пробудился, всё чаще и чаще по улицам проносились паровики… Шурша подолом роскошного платья, вышла Эррет, встала рядом со мной. От неё так и веяло умиротворением и довольством. Уже смеркалось; вплетённый в корону её кос алмазный венец сверкал, точно пригоршня живых звёзд.

— Ты не станешь писать знаки? — спросила она.

— Возможно, стоило бы, — сказал я. — Но мы и так отличаемся от местных — оба темноволосы. Не хочу привлекать лишнего внимания.

— Ты прав, — сказала Эррет, — я тоже не стану. Рескидди находят наш обычай варварским и смешным. На себя бы взглянули!

Мы поужинали в «Свитке», игрушечном золотом домике на берегу озера Джесай. Место было выбрано неудачное: слишком уж хорош оказался вид из окна. За тёмно-бирюзовой гладью озёрных вод, по которой, словно самоцветные бусины, рассыпались прогулочные лодки, высилась едва освещённая, почти неразличимая в тумане громада кафедрального собора. Южная традиция сосредоточений была столь же стара, как южные культы. Рескидди не усматривали в ней ничего особенного: кто-то решал, что ему необходимо поразмыслить, остальные спокойно занимались своими делами. Любуясь собором, я не мог отогнать мысли о предстоящей встрече с Младшей Матерью. Первосвященница была человеком, но звание приравнивало её к богиням.

От таких мыслей мне жук в горло не лез.

В конце концов я запретил себе думать о делах и решительно отдал должное жукам.

Жуки здесь были превосходны. Эта мясная порода водилась только в окрестностях Великих песков, попытки разводить её у нас не увенчались успехом даже в жарком Нийяри; в Кестис Неггел жуков везли под сберегающим заклятием, что не могло не отражаться на вкусе… К тенсакте подали не только белый и чёрный соусы, но и целый набор разных специй.

Эррет смеялась.

— Люблю смотреть, как мужчина ест, — сказала она. — Но право, Мори, не жадничай. У тебя такой вид, будто ты готов слопать всех жуков в округе.

— Я съем всех жуков на своём пути! — воинственно провозгласил я.

— Да, — ехидно отвечала Эррет. — Вместе с сяжками и надкрыльями.

Я приуныл.

Она до самой смерти будет мне это вспоминать.

В преддверии Весенних торжеств отец вызвал меня из Хорана: он желал, чтобы я, наследник трона, сопровождал его на праздничном выезде. «Народ должен видеть будущего государя», — сказал он; ни он, ни я тогда не подозревали, как скоро я приму корону… За мною выслали атомник, и через несколько часов я был в Данакесте. Матушка разрыдалась, увидев меня, а батюшка расцвёл и выругался от восторга. Утром начинались торжества. Я отправился отдыхать и приводить себя в порядок, а матушка, не зная, чем только мне угодить, решила на время забыть о здоровом питании и приказала поварам наготовить для меня жуков, да побольше.

В Хоране я изрядно огрубел, как в привычках, так и в манерах; проголодавшись в пути, я преспокойно отправился за едой прямиком к кухарям, не дожидаясь, когда накроют на стол. На кухне я обнаружил чан с неочищенными жуками и, не задумавшись, стащил горсть.

Жареные надкрылья аппетитно хрустят.

А вот сырые, оказалось, ядовиты. Неопасно, самую малость, но вполне достаточно для того, чтобы весь следующий день просидеть дома, не попасть на важнейший государственный праздник, ради которого и был вызван с фронта, и таким образом остаться в живых… смешно. Я сижу здесь живой и целый благодаря нездоровому пристрастию к жукам.