Вдруг свет вспыхнул.

Засияли украшения особняка, что высился в стороне, наискосок от гостиницы с музыкальной комнатой. Кто-то захлопал в ладоши и одобрительно закричал.

Работа и впрямь была хороша. Мастер не упустил из виду ни одного узорного балкончика, ни одного лепного вензеля: дом стал словно драгоценность. Мрачный захолустный угол съёжился, отступая глубже во мрак. Я подумал, что когда заказчики налюбуются работой, свет ослабят: иначе, при такой интенсивности, заклятие придётся переписывать каждую неделю. Хозяева веселились, доносился смех; неумелая флейта выдыхала обрывки танцевальной мелодии.

Я повернулся, намереваясь идти обратно, и взгляд мой скользнул по старому дому.

Его наполовину заслоняли кроны: часть листвы серебрилась под луной, часть перенимала золото искусственного света. Картина представала печальная и осмысленная: дом доживал последние дни, а рядом праздновали новую красоту… На углу уцелевшие рамы были распахнуты. Огни особняка просвечивали комнатку насквозь. В сухом и жарком климате Рескидды не строили высоких фундаментов, в окна первых этажей можно было без труда заглянуть. Декоративный свет заклинания имел свойство выделять детали, делая мелочи видимыми издалека.

Комната не была пустой.

Я шагнул вперёд, прищурился; подсветка уже гасла, минута-другая — и здание погрузится во тьму… Внутренность полуразрушенного дома всё ещё оберегала редкая решётка, но препятствием взгляду стать не могла. В ждущей сноса развалине нашёл приют маленький бродяжка; на нищенской постели, зарывшись в тряпье, лежал ребёнок, исхудавший настолько, что даже отсюда, издалека, страшно было смотреть. «Да он болен», — подумал я. Я не мог сказать, что остановило меня в первый миг, но теперь удивление моё всё крепло.

В Рескидде нет бездомных.

В городе Младшей Матери хватает госпиталей, приютов и богаделен. При каждом храме обездоленному дадут жильё и работу. Оставить без помощи больного ребёнка — немыслимо.

Я щёлкнул пальцами.

О причинах несчастья, коли те вдруг станут мне интересны, я разузнаю позже. Представился отличный случай употребить толпу народа, занятую моей охраной, на что-то полезное… Ребёнку место в госпитале, а не здесь, нельзя с этим медлить, и не звать же, право, полицейского надзирателя. В Рескидде нижние чины любят разводить волокиту не меньше, чем в Тысячебашенном, а сейчас, увы, никто не вытянется передо мною во фрунт.

Фиррат, мою богиню морового поветрия, следовало поблагодарить за отменную выучку эскорта. Я не успел опустить руку, как серебряные братья встали по обе стороны от меня, уставившись пристально, словно пара змей.

— Что это за дом? — спросил я.

— Старый гостиничный корпус, — ответил старший. — Под снос.

— Кто там живёт? Бездомные?

— В Рескидде нет бездомных, — сказал второй, подтверждая мои мысли.

— Там больной ребёнок, — сказал я. — Узнать, что с ним, и подогнать к дверям паровик.

Бесфамильные исчезли мгновенно, как призраки.

Опустилась совершенная тьма; давешняя подсветка угасла, облака затянули луну. Я повременил немного, потом, не желая стоять без дела, зажёг на пальцах световое заклятие и отправился к дверям сам. Кровь быстрее бежала по жилам, даже мускулы затвердели. Что на меня нашло? Негаданно я встревожился о чужой жизни, о судьбе этого беспризорного дитяти, и странным образом легче сделалось на душе, отступили собственные тревоги. «Да, — сказал я себе, — это известное средство. Любопытно! Случается же польза от чтения Легендариума: „если кто слаб, помощь ему от сильных, кто рядом“… речи Арсена, странствие шестое, песнь третья». Рескидда многолика. Наивное сердце иноземца могло ослабеть и изныть от изнуряющей печали айина. Рескидди находили тонкий вкус в своей пустынной тоске и бесконечных песнях «про смерть», — но не стоило забывать, что те же рескидди огнём и мечом проносились по миру всякий раз, когда им приходил такой каприз.

Дверь я нашёл запертой и даже выругался: нетерпение росло.

— Это не ребёнок, — бесстрастно сказали слева.

Я обернулся. Старший из братьев-теней смотрел на меня неподвижными глазами, белые волосы светились в ореоле моего заклятия.

— Это молодая женщина из Аллендора, — докончил бесфамильный, — больная чётной лихорадкой. Она умирает.

Я не увидел, что могло бы измениться ввиду этих обстоятельств, и приказал:

— Врача, немедленно.

Юноша покачал головой.

— Поздно, — сказал он, — агония.

— Что с того? — почти рявкнул я, готовый не на шутку разгневаться. — Пишите реанимосхему.

На лице среброволосого впервые отразились какие-то чувства.

— Чётная лихорадка имеет магическую природу, — проговорил он. — Универсальный модулятор не подействует. Учёная магия нам запрещена.

— Все бесы Бездны!

Младший брат, угадав ещё не отданный мною приказ, ударил ладонью по двери возле замка: тускло блеснуло заклинание низшей магии, потянуло острым запахом горелой краски, замок щёлкнул. Я уже взялся за ручку двери, когда из-за угла бегом вылетела Эррет в сопровождении одной из теней-служанок.

— Мори! — задыхаясь, она в тревоге ухватила меня за рукав. — Куда ты? Я думала… что ты собираешься делать?..

— Потом, — сказал я, почти улыбаясь.

Тени не владеют высокой магией.

Но я-то владею.

Юцинеле шла по городскому парку.

Вечерний ветер поднимался и дул, заставляя пыльные ветви шелестеть как морские волны. Ноги тонули в мягком мелком песке. Широкая белопесчаная аллея, окаймлённая рядами кованых фонарей, вела от берега озера Дженнерет до самого Утреннего проспекта. То влево, то вправо от аллеи отбегали тропинки; ступив на них, можно было угодить в непроходимую зелёную глушь или в беседку у ручья, на лужайку с чередой ярко освещённых шатров или на маленькую сцену перед рядами скамей. Обыкновенно людей в парке было много, не то что ночью, даже в дневную жару, потому что здесь легко было найти тенистое место, а в озере всё время купались. Но сейчас аллея пустовала. Только впереди деревья клонились под тяжестью светящихся гирлянд, и переливалась музыка: все рескидди ушли смотреть на кого-то знаменитого.

Песок замедлял шаги, но тут никому не приходило в голову торопиться. Юцинеле шла, задрав голову, и глазела в небо.

…Кто-то шёл за ней. Уже несколько минут. Не показывался на глаза. Юцинеле чувствовала его спиной. Уловив шорох, который давал ей повод обернуться, она оборачивалась — уже два раза оборачивалась, и на третий её подозрительность показалась бы подозрительной самому преследователю. Поэтому приходилось ограничиваться чутьём. Она шла, беспечная, никуда не спешила, и сердце её билось ровно-ровно.

Ещё несколько сотен шагов, и она выйдет в людное место. Тогда всё будет в порядке. А если нет… Сайет безмолвно поблагодарила дикарку Юцинеле за её обычай ходить с оружием. Никто не удивится, если Юцинеле всадит летучий нож в глаз вору или бандиту. Почему бы дочери Арияса не быть меткой? Играть девицу, падающую в обморок от вида крови, намного хуже. Не потому, что нравится кровь, а потому, что нельзя себя защищать.