– Мне нужно, чтобы ты на меня посмотрела.

– Я посмотрю. Обязательно посмотрю, Джон. Я просто… пока не могу, – признаюсь я, зажмурившись.

Я слышу, как он приближается и садится рядом со мной, но не касается. Я чувствую холод его влажной кожи и знакомое тепло его дыхания.

– Мне нужно, чтобы ты посмотрела на меня прямо сейчас, – мягко произносит он. – Пожалуйста.

Я открываю глаза и поднимаю голову, готовясь встретить его взгляд. Так много слов. Так много! И когда я смотрю на него, то чувствую себя лгуньей.

– Я обещал Вашаки, что не стану искать мести, если он поможет мне найти тебя. И я сдержал обещание. Но Магвич решил, что может убить меня, и сегодня он попытался это сделать. И тогда я убил его.

Мои глаза выдают слова, накопившиеся внутри, и мне хочется поскорее отвести взгляд.

– Он заслуживал смерти, и я не жалею, что убил его. И мне не стыдно в этом признаться. Мне нечего стыдиться. И тебе тоже нечего. Слышишь меня?

В голосе Джона звенит ярость, но его губы дрожат, и я накрываю их рукой, пытаясь утешить, хотя сама вот-вот сломаюсь. Он обхватывает мое запястье и целует ладонь, и так мы сидим вместе, пытаясь справиться с собой, с горем, чувством вины и словами, которые так и остались несказанными.

ОТРЯД ВАШАКИ ПОСЛЕДНИМ прибыл на Собрание и последним же уйдет, но через два дня после того, как я убил Магвича, отряд Покателло исчезает еще до рассвета. Наоми безутешна. Я обнимаю ее, насколько это возможно, а когда она засыпает, с ней остается Потерянная Женщина, а я сбегаю к мулам и лошадям. Там меня и находит Вашаки, пока я обрабатываю рану Дакоты.

– Покателло ушел, – говорит он.

Я киваю, чувствуя себя разбитым и измученным.

– Я знаю.

– Наоми не может вернуться домой.

Он называет ее по имени, за что я благодарен. Она не Много Лиц и не Многоликая Женщина. Ее зовут Наоми, пусть не забывает об этом.

– Да, Наоми не может вернуться домой… Хотя я уже и не знаю, где ее дом. Для нее домом была повозка, которую я превратил в могилу.

– Его люди ушли недалеко, – замечает Вашаки. Я вздыхаю.

– Какая разница, если мы их больше не увидим?

Вождь не отвечает, но, похоже, задумывается. Он осматривает лошадей, поглаживая их по спинам и ногам.

– Я знаю, где они зимуют. Мы тоже отправимся туда зимовать. Так Наоми сможет быть поближе к брату, – вдруг объявляет Вашаки и поднимается на ноги, закончив осмотр.

Я замираю, встречаясь с ним взглядом поверх серой в яблоках лошадиной спины. Я не знаю, что сказать. Пытаюсь что-то произнести, но в итоге просто качаю головой.

– Мы не можем всегда оставаться в соседней с ними долине. Но на время… На время мы так и сделаем. Пока Наоми не будет готова отправиться домой, – говорит он.

Потом кивает, будто показывая, что вопрос решен, и отворачивается, а я остаюсь среди лошадей утирать слезы. Когда я рассказываю Наоми, что мы последуем за Покателло, она тоже плачет от восторга и благодарности. Это не решит нашу проблему, но на время облегчит боль.

Я обмениваю трех лошадей на шкуры, накидки и другую одежду, а также высокие мокасины с овечьей шерстью на холодное время года. Ханаби и Потерянная Женщина помогают мне построить типи, и я доволен тем, что выходит. В нем намного теплее и удобнее, чем в повозке, а еще не нужно чинить колеса и выпрямлять оси. Мне самому стыдно за такие мысли.

Я постоянно думаю о семействе Мэй. Обо всех них, но особенно о том, как там Уайатт, Уилл и Уэбб. Я мысленно подсчитываю расстояние, пытаясь прикинуть, где они сейчас, смотрю на карты и путеводитель, в которых расписано, что они могут увидеть по дороге на Запад, но ничего не сказано о тяготах пути. К концу августа, когда я нашел Наоми, они должны были пройти еще двести миль. Осталось четыреста. Теперь сентябрь, а они должны пересечь хребет Сьерра-Невада до того, как выпадет снег. Я рассчитывал, что мы с Наоми тоже успеем это сделать, но нет. Мы остаемся и теперь уже никуда не попадем, по крайней мере до весны.

Мы не говорим о том, что будет дальше. Во сне она держит меня за руку, и мы начнаем говорить о всяких мелочах: изучать шошонские слова, обсуждать местные обычаи и как Ханаби и Потерянная Женщина учат ее обрабатывать шкуры, сушить мясо и нашивать бусины на одежду. Наоми не говорит о своей семье и не целует меня. Я на нее не давлю. Ее огонь не погас, как и ее любовь ко мне. Когда я рядом с ней, то по-прежнему чувствую тот же пыл, с которым она просила меня поскорее жениться на ней, чтобы разделить со мной ложе. Но этот жар тлеет в глубине, присыпанный золой, и я не пытаюсь снова его раздуть.

Мы направляемся на восток от долины, вместо того чтобы вернуться туда, откуда пришли. Вашаки хочет устроить охоту на бизонов до наступления холодов и ухода стад на юг. Мы пересекаем земли кроу, и Вашаки высылает разведчиков, пока мы обходим горы и пробираемся между густыми лесами на западе и широкой равниной на востоке. Один из отправленных отрядов находит деревню кроу в нескольких милях от нашей стоянки, и, когда мы снимаемся с лагеря и продолжаем путь, воины возвращаются в деревню, чтобы украсть лошадей под покровом ночи. Вашаки говорит, что прошлой зимой это же племя увело у его людей пятьдесят животных, и шошоны ждали возможности вернуть украденное. Если все удастся, отряд не вернется к нам с добытыми лошадьми, а сделает крюк, чтобы не вывести кроу на наш след. Они перегонят животных сразу в шошонские земли и будут ждать нас там.

Мужчины, которым пришлось остаться с нами, с тоской смотрят вслед уходящему отряду и еще несколько дней вслух гадают, сколько лошадей добудут их братья и пустятся ли кроу в погоню. Все начинают вспоминать прошлые налеты кроу и собственные ответные вылазки, и я понимаю, что племена, похоже, крадут лошадей в основном для развлечения, хотя кто-нибудь обязательно оказывается ранен или убит.

Мы натыкаемся на огромное стадо антилоп, и это помогает всем воспрянуть духом, в том числе моему коню. Дакота снова выпадает возможность пробежаться как на скачках, и он прекрасно знает, что делать. Мы отсекаем небольшую часть стада и по очереди загоняем бедных антилоп, пока они не ложатся на траву, готовые умереть. На охоте никто не убивает больше, чем необходимо, и ничего не пропадает впустую. Мы берем только то, что можем съесть и унести, и продолжаем в путь.

Через три недели после выхода из долины Собрания мы останавливаемся на краю долины Уинд-Ривер. Это широкое просторное плато, поросшее густой травой. Над нами голубое небо, за спиной хребет Уинд-Ривер, внушительный, но далекий. Горам нет дела до тех, кто живет в их тени. Я знаю, где мы. Южный перевал, разделяющий континент пополам, находится в конце хребта. Мы вернулись к развилке. Когда мы впервые проходили через нее, то и представить не могли, куда нас приведет выбранный путь.

Вашаки говорит, что любит эти места больше всего на свете, потому что провел здесь детство.