Жир капает с мяса и течет по нашим рукам, но мы приподнимаем локти, чтобы не запачкать одежду, и продолжаем есть. Мы не останавливаемся, даже когда чувствуем, что переели. Боюсь, Наоми уже давно не ела досыта, и теперь поглощает угощение, будто ужасно голодна. Может, так и есть.

Вчерашние танцы и молитвы об удачной охоте перетекли в ленивый пир и спокойные разговоры. Это был длинный день, но, пожалуй, лучший в моей жизни. У меня бывали лучшие моменты. Лучшие часы. Лучшая ночь в чужой комнате в Форт-Бриджере. Но никогда не было лучшего дня, и я наслаждаюсь им, отгоняя тревогу и усталость, горе и вину еще на несколько часов.

Сонных детей, задремавших на коленях у матерей, отправляют спать, после чего по кругу идет бутылка, и начинаются истории. Я сижу не в кругу мужчин, а чуть в стороне, прислонившись к седлу. Со мной Наоми. Потерянная Женщина садится рядом и, когда до нас доходит бутылка, делает большой глоток, передает напиток Наоми и смотрит на нее так, будто хочет сказать: «Пей». Наоми подчиняется, тут же давится и протягивает бутылку мне, утирая рот тыльной стороной руки. Я тоже отпиваю и передаю спиртное дальше. Оно невольно напоминает мне о том, как Вашаки предложил мне виски, когда я рассказал, что Наоми захватили в плен. Я прогоняю эту мысль. Не сегодня. Я нашел Наоми, и сегодня ничто другое не имеет значения.

Старый воин рассказывает легенду о белом бизоне, который никогда не умирает, а я шепотом пересказываю все Наоми, которая постепенно погружается в сон. Когда я предлагаю ей пойти спать, она отказывается, и я предлагаю ей положить голову мне на колени и подремать. Ее волосы высохли и волнами обрамляют лицо. Наоми не стала их заплетать, и мне это нравится.

Потерянная Женщина склоняется над ней, гладит ее по щеке и тихо бормочет:

– Она возвращается.

– Да, – шепотом отвечаю я, тронутый такой заботой. – Кажется, да.

– Оно ей помогает.

Потерянная Женщина улыбается, но в ее глазах читается какой-то скрытый смысл, и я не совсем понимаю, говорит ли она об алкоголе или о чем-то другом.

– Придает храбрости и согревает, – поясняет старушка.

Я киваю.

– Царство духов. Оно присматривает за нами. Иногда я вижу на снегу их следы.

Я поворачиваюсь к ней, озадаченно нахмурившись, но Потерянная Женщина встает, ссутулившись, и маленькими шагами направляется к своему вигваму. Сегодня она много работала, и все ее тело ноет от усталости.

Вокруг костра начинают рассказывать истории о прошлых охотах и бесконечных битвах с кроу. Я слушаю и думаю, сколько лет этим рассказам и как долго еще их будут передавать из уст в уста. В долине Уинд-Ривер ничего не менялось тысячу лет, а может, и больше. Но тысячелетие подходит к концу, и Вашаки это знает, поэтому молча сидит у костра, слушая рассказы стариков и смех молодых воинов. Я встречаюсь с ним взглядом, и меня вдруг охватывает усталость. Я бужу Наоми, которая поднимается с заспанными глазами и бредет в наш вигвам в поисках воды и местечка помягче. Вашаки окликает меня тихим, теплым голосом:

– Ты теперь охотник на бизонов, брат. Они будут тебе сниться. Не стреляй.

Воины смеются, Вашаки улыбается, и я желаю им всем доброй ночи.

* * *

Мне снятся не бизоны. Во сне я вижу волов, тянущих повозки. Мне снится Одди, которого бросили в пустыне, и Наоми, сидящая рядом с ним. Она рисует портреты людей, которых мы больше никогда не увидим. Я просыпаюсь, вздрогнув и тяжело дыша, не понимая, где нахожусь. А потом Наоми берет меня за руку, и я вспоминаю.

– Тебе приснился плохой сон, – шепчет она.

– Не плохой, – шепотом отзываюсь я. – Просто странный… Полный одиночества.

Она привстает, доползает до фляжки и протягивает ее мне, как будто вода может спасти от одиночества. Я делаю глоток, хотя и не испытываю жажды, и даю попить ей. Наоми снова ложится, но мы оба не можем заснуть, и после долгого молчания она спрашивает:

– Не хочешь рассказать мне свой сон?

– Иногда мне снится Одди.

Остальное я оставляю при себе, а она и не спрашивает, но через несколько секунд скидывает шкуры в сторону и ложится мне на грудь, прижимаясь щекой к сердцу. Я лег спать без рубашки, и теперь легкое дыхание Наоми щекочет мне кожу.

– Бедный Одди! Он устал нас всех тащить, – тихо говорит она.

Я закрываю глаза, наслаждаясь ее близостью и осязаемостью. Я протягиваю руку и глажу ее по волосам, проводя пальцами от макушки до поясницы.

– Иногда я боюсь, что ты точно так же устанешь нас всех тащить, Джон.

– Я готов отнести тебя хоть на край света.

Наоми поднимает голову, чтобы заглянуть мне в лицо. Все стены рухнули, и я вижу нежность в ее глазах. Она ставит руки по обе стороны от моей головы и целует меня – в губы, в щеки, в лоб – мягко, сладко, снова и снова. Когда Наоми в третий раз возвращается к моим губам, я замечаю, что ее дыхание участилось, сердце бьется часто, а поцелуи перестали быть нежными и осторожными. Она целует меня с жадностью и надеждой, и я отвечаю тем же. Мои руки не двигаются, но губы с жаром прижимаются к ее губам, а язык встречается с ее языком.

На ней потрепанная домотканая ночная рубашка, которую дала ей Ханаби. Я сминаю тонкую ткань и стаскиваю ее с Наоми через голову. Она не отрывает от меня взгляда, а ее влажные податливые губы тут же возвращаются, и я больше не могу лежать неподвижно. Ее руки обвивают меня, ноги переплетаются с моими, и я перекатываюсь, меняясь с ней местами. Наоми вдруг замирает, и я тут же останавливаюсь, перенося свой вес на руки, чтобы не давить на нее. Но она обхватывает меня за бедра и настойчиво тянет к себе. Мы стонем в унисон и медленно-медленно начинаем двигаться. Наши взгляды встретились, тела слились воедино, но непрошеные слезы выступают в уголках ее глаз и стекают на ее кудри.

– Наоми… – шепчу я, сцеловывая соленые капли.

Я медлю, но она еще крепче обвивает меня руками и ногами, прижимая к себе.

– Нет, не останавливайся. Не уходи. Дело не в… Я просто… счастлива. И мне больно от этого.

– Почему? – шепотом спрашиваю я.

Наоми с самого начала не скрывала своего влечения ко мне, и я никогда в ней не сомневался. Я сомневался в судьбе и собственном везении, боялся ее интереса и избегал ее, но Наоми никогда не играла моими чувствами и теперь не играет. Мое удовольствие нарастает, как воды Платта, и волной катится ко мне откуда-то издалека, но я сдерживаюсь, дожидаясь ответной дрожи в ее теле. Она уже на краю, но ее сердце разбивается.

– Мне больно быть счастливой, – выдыхает она.

– Почему? – осторожно и нежно спрашиваю я.

– Потому что они ничего не чувствуют.

– Кто, Наоми? – Я знаю ответ, но это не важно. Ей нужно это сказать.

– Мама, папа, Уоррен. Элси Бингам и ее малыш. Ее муж. Они умерли, а я нет, и это неправильно.