Вожделенная жизнь началась с черного джипа, подкатившего к самим ногам Джемала.

— Ты новенький? — спросил из-за затемненных окон грубый, охрипший голос.

— Да, — ответил Джемал, стряхнул вперед волосы и расстегнул черную куртку.

— Садись! — приказал голос.

Джемал подчинился.

Джип свернул там же, на какую-то аллею, и голос кому-то крикнул: «Первую мне откройте!».

«Первой» оказался маленький, деревянный коттедж.

Джемал стеснительно последовал за коренастым мужчиной.

В центре коттеджа был накрыт стол. Икра и поросенок, коньяк и виски выглядели очень аппетитно.

«Эх, у нас такого стола не увидишь даже в семье сельского главы на Новый год», — подумал Джемал.

Мужчина будто уловил мысль парня, наполнил коньяком большой стакан и протянул ему.

От выпивки Джемал захмелел.

Мужчина растянулся в стоящем тут же кресле, расстегнул себе ширинку и подозвал парня..

Джемал подчинился… После нескольких грубых движений тело мужика напряглось, одеревенело, а потом вдруг разом обмякло.

Джемал побежал к ванной. Двойственное чувство доводило его до обморока. Его тошнило, и, вместе с тем, он был доволен.

«Я так себе и представлял. И мужик этот доволен, значит, я все сделал правильно!» — «Новобранец» праздновал победу.

— Эмзар, — протянул руку Джемалу мужчина со все еще расстегнутой ширинкой.

— Джими, — улыбнулся ему парень.

Ту ночь Эмзар и Джими провели вместе.

Утром, разбогатевший на 500 долларов, Джими снова стоял на улице, уповая на судьбу.

Эмзар был высокопоставленным чиновником в правительстве Саакашвили. О его сексуальной ориентации ходили разные слухи, однако на панихидах и других «престижных» присутственных местах, чтобы пожать ему руку, выстраивалась солидная очередь. И только когда Эмзар стоял спиной, ему активно начинали перемывать косточки.

— Фу, бесстыжий, а посмотришь — на мужчину похож.

— Детей своих не стесняется. Вот дочка его выделывается, с гонором, ходит, нос задрав — а каково, когда отец педераст, а?

— Да, ладно… кто ей что скажет?! Не видишь, все равно целуют в одно место в прямом и переносном смысле.

— Не знаю, не знаю, в нашу молодость разве что пара-тройка была таких, а сейчас, кажется, это даже престижно!

Такие разговоры за Эмзаром ходили шлейфом, но как будто ничего в его жизни не меняли. Сытая жена, избалованные и обнаглевшие дети и высокий служебный ранг были для него полной гарантией неприкосновенности.

Президент от него требовал не только новую, свежую кровь, но еще и видеозаписи утех.

Понравившиеся новобранцы, девушки и парни попадали прямо на ложе к президенту, и тогда о карьере больше можно было и не думать. Любимцы переходили на баланс городской мэрии и счастливая жизнь окончательно выталкивала из соломенных голов деревенский закат.

«Охотиться» Эмзар выходил не только по работе — ему требовалась релаксация. Вот и сейчас вроде ничего особенного не случилось, но Эмзар странно поскуливал. Этот Джими — паренек как-то по-особенному запал ему в душу. Его свежее, нежное тело, еще не сформировавшийся голос, удивительная старательность и, главное, не до конца развращенная душа сводили с ума повидавшего виды мужчину.

Эмзар хорошо понимал также, что это чувство могло для него оказаться губительным, но ничего с собой поделать не мог.

— Алло, Джими-ли, это я, — прозвучал его баритон.

— Да, господин Эмзар.

— Жди меня там же в восемь, — разговор грубо прервался.

Джими-ли догадывался, что попал в десятку. Вот, кто будет о нем заботиться, вот, кто ему обустроит жизнь, вот, кто будет задаривать его… А он будет дарить Эмзару все больше удовольствия…

… Под утро явно довольный Эмзар прикурил сигарету…

— В этом городе я многое могу. Или облагодетельствую, или твой след пропадет так, — патрон тяжело вздохнул, — так, что никто найти не сможет. К тому же, и искать некому… Так вот, Джими, знай, ты — моя сучка, только моя, и будешь делать то, что я скажу! Я сниму тебе квартиру, иногда буду наведываться, а ты пока займешься делом. Пришлю тебе пару знакомых журналистов, они напишут интервью для твоего пиара, сделают тебя известным, мол, ты дизайнер, шьешь всякую хрень.

— А какую? — осмелился спросить парень.

— Да хоть подушки на голову, какая разница, два-три дефиле и эти дуры все схавают… Да не забудь над имиджем поработать, впрочем, мои ангелочки сами позаботятся, ну и будем работать вместе.

Ты станешь популярным, телки начнут с тобой дружить, и мы этим маленьким безмозглым дурам вместе будем находить нужные адреса. — Дым от последней затяжки затуманил лицо Джими.

— Это как? — нежно захлопал Джими слезящимися глазами.

— Просто, ты тусуешся, потом приводишь девок, по 100, 200, 300 баксов, сводишь с мужчинами, ну и 50 процентов наши. Из них 10 оставляешь себе. Не забудь! Все снимаешь на пленку и отдаешь мне, и чтоб никому ни слова — урою!

Вот оно счастье привалило!

Невольно перед глазами Джими замелькали деревенские одноклассники, соседи по маленькому селу и шофер маршрутного такси.

«Говорил же, этот мужлан башмаки, то есть — сорри, шузы мне будет чистить», — подумал Джими и нежно, по-кошачьи грациозно подставился боссу.

То, что в стране что-то совсем пошло не так, было понятно и по сводкам, которые выходили из пенитенциарной системы.

С каждым годом ситуация в тюрьмах накалялась и ужесточалась.

Все моложе становились умершие якобы естественной смертью заключенные.

Родителям выдавали почерневшие от побоев трупы без внутренних органов.

Условия в тюрьмах можно было сравнить лишь с фашистскими застенками.

На одно место приходилось по 20 заключенных.

Били всех, несмотря на возраст и пол.

Заключенных каждый день заставляли принимать пищу с горячим техническим маслом.

И только один день был отдушиной, когда патриархия посылала в тюрьму фасоль.

Заключенные гибли в возрасте от 25–29 лет.

На вопрос журналистов министру по исполнению наказаний чем вызвано столько смертей, ответ был «предельно» стерильным, впрочем, как и сама министр — «они простужаются».

В 2005 году убито — 40 человек.

В 2006 году убито — 89 человек.

В 2007 году — убито 101 человек.

В 2008 году — убито 90 человек.

В 2009 году — убито 91 человек.