Вскрик обернулся жалобным мычанием. Меня встряхнули, оторвали от пола и буквально втащили в ту самую дверь. Угол стены впился между лопаток, а агатовые кудри защекотали лоб.

– Bonjour, p'tit canard, – улыбнулся Себастьян лощено, и в лицо мне ударил запах перегара; кажется, совсем недавно он перебрал джина. – Думала, я полюбовно примирился со своей мамочкой? Похоже, я бесподобен! Поистине, savoir dissimuler est le savoir des rois[15].

Он не брился несколько суток и местами оброс неаккуратной щетиной. Глаза были темными и мятежными, как штормовое море. Я сомкнула зубы, кусая его за руку, чтобы он наконец-то додумался вытащить ее у меня изо рта.

Себ ойкнул и послушно отодвинулся.

– Прибереги свой французский для Флейты, – окрысилась я, поправляя нелепо задравшуюся футболку. – Я ничуть тебе не рада.

– Да ну? – ухмыльнулся он, прислонившись к стене и задрав ногу так, чтобы подпереть ее подошвой ботинка. – Еще скажи, что у вас здесь и так все схвачено. По сколько миллилитров ты сейчас сдаешь? – Я растерялась, и он кивнул на мой синюшный локоть, истыканный иглами. – Четыреста, наверно? Для Ларет это тоже так начиналось…

Щека от удара Сары у Себа все еще была красной. Заметив, что я разглядываю ее, он отдернулся и повернулся ко мне другой стороной лица.

– Сара говорила, ты не знаешь про Ларет…

– Я и не знал. Она рассказала мне всю правду минут сорок назад, – пожал он плечами и чего-то устыдился. – Мне жаль. Честно. Но слезами делу не поможешь.

– Какому делу?

– Для начала, – Себастьян зажевал верхнюю губу, – где Флейта?

– Какая разница? Ты еще на что-то претендуешь после того, как оставил нас, безоружных, наедине с психопатом? Пф!

Если Себ и впрямь на что-то надеялся, то я растоптала это в прах. Глаза его потухли, заблестев как смола. Ну и поделом.

– Вы сами выбрали Криса, а сейчас я всего лишь хочу узнать, в порядке ли она, – сухо отчеканил он. – Ее не поймали после того, как она выпустила ракету? Это ведь она меня позвала, ты знаешь?

– Знаю. Теперь из-за этого у нее проблемы с Тото.

Лицо Себастьяна оживилось, и я прикусила себе язык.

– Она что, рассказала ему о нас? Он бросил ее?

– Да и нет, – ответила я, чуть подумав. – Пока еще нет, по крайней мере.

– Поэтому она состригла волосы?

Я позавидовала наблюдательности Себастьяна. Кажется, он не терялся даже в самых стрессовых ситуациях.

– Нет, их ссора случилась уже после. Модное каре – не твоя заслуга, не обольщайся. Если тебя правда волнует судьба Флей, то просто не лезь к ней больше, хорошо? Тебе предстоит встретиться с Тото… И, поверь, ты не захочешь наживать себе такого врага. Его дар – это меткость. Прострелит твою нахальную задницу в два счета.

– Звучит устрашающе, – на губах Себа заиграла лукавая усмешка. – Кстати, по поводу задниц… Куда подевался Роуз?

Этот вопрос застал меня врасплох. Я молча смотрела на Себастьяна, собираясь с духом, чтобы признаться – все это время я думала, что Крис с ним и Сарой.

– Ты что, потеряла его?

– Он не дамская сумочка, чтобы его потерять! – взвинтилась я. – Он пошел следом за тобой. Логично было подумать, что он с вами…

Все до единой мышцы Себастьяна напряглись. Невзирая на его худобу, сложен он был весьма крепко. Всплеснув руками, Себ воскликнул:

– Разве ты не должна была следить, чтобы он не наломал дров после того, как увидел меня? Да он сейчас, может, уже половину аэропорта перерезал десертной ложкой!

– Десертной ложкой невозможно кого-то порезать.

– Ты говоришь так, потому что не видела того, что видел я.

– Крис больше не такой, – покачала головой я. – Он меняется… Снова, – и, застав, как выражение лица Себастьяна тоже меняется на самое саркастичное, какое видел свет, я разозлилась: – Да хватит уже!

– Что хватит?

В одной только этой фразе было больше южного акцента, чем мне доводилось слышать за всю свою жизнь. Мы оба вздрогнули и обернулись на лестницу. Посередине возвышался Бобби – с неизменно жидкими усами, морщинистой кожей и нахлобученной бейсболкой «Янкиз». На его плече лежал карабин, точь-в-точь наш с Флейтой. Из его рта торчала дымящаяся самокрутка, от которой веяло жженым клеем и ванильным табаком.

– Что вы делаете здесь в такую безбожную рань? Себастьян, разве Сара не велела тебе заняться проводкой?

– Ей и занимаюсь, – ответил Себ, и я лишний раз поразилась его умению с ходу придумывать небылицы. – Вот захватил с собой подружку кшатрия, чтобы лампочки помогала вкручивать. Ну, знаешь, как в анекдоте: «Сколько блондинок нужно, чтобы вкрутить лампочку?» Только здесь «Сколько нужно Джейми, чтобы…»

– Святое Рождество, – застонал Бобби. – Ты когда-нибудь затыкаешься? Иди куда шел.

Он глубоко затянулся, а затем выпустил нам в лица удушливое облако дыма. Себастьян схватил меня за руку, таща вниз через этот летучий яд.

Бобби нагнулся через перила, глядя нам вслед, и затушил о них сигарету. Пепел посыпался в пропасть между лестничными пролетами, и я невольно проследила за ним взглядом, залюбовавшись, как в прикосновении к каменным перекладинам искры становятся ничем.

– Как поживаешь, детка? Ты это… Не серчай, ладно? Некоторые умеют выбрать сторону победителей. Каждому отведена роль в этом цирке уродцев, и я просто выполняю свою. Ответственность за весь Прайд держится на моих плечах, это не так уж легко, как может показаться…

Я нахмурилась, но до меня дошло не сразу: Бобби считал, что я, бесполезная сошка, завидую ему. От такого образца самомнения хихиканье так и рвалось из груди.

– Да, Бобби, – понимающе улыбнулась я, почувствовав, как многозначительно Себастьян сдавил мой локоть. – Я все понимаю. Ты знаешь про шахтеров и канареек?

– Про что?

– Шахтеры всегда берут с собой в туннели клетку с канарейкой, потому что эти птицы сверхчувствительны к газу. Они начинают чирикать и метаться, когда выходит взрывоопасный метан, а затем быстро умирают. Так шахтеры успевают выбраться на поверхность до того, как станет слишком поздно. Понимаешь, к чему я веду? Взяв к себе канарейку, они не оказывают ей честь. Она для них инструмент, который затем меняют на новый, берут следующую птицу. Подумай об этом.

Прежде чем Бобби пришел бы в себя и придумал, что мне ответить, Себастьян поволок меня в недра аэропорта, где в полумраке то вспыхивала, то гасла тусклая табличка. Подвал.

– И это еще мне вечно говорят, что я нарываюсь, – ухмыльнулся Себ, отворяя свинцовую дверь ключом.