Одно плохо. Не доводилось еще Юрко князьями повелевать. С Черниговским полком как нельзя лучше выходило. Там вместо одряхлевшего Груши воеводскую булаву Спех принял, а он, помимо того, что ровесник Юрию Михалычу, так еще и сам из простых смердов и повеление государя принял как должное, не чинясь.

Зато в Пронском полку молодой Ляксандра Изяславич головой ходил, а он не просто князь, но самому государю братанич. И не в том дело, захочет ли он выслушивать повеления воеводы, а в том, как бы соблюсти мальчишку, чтоб не пришлось потом краской перед царем заливаться – не уберегли, дескать.

Конечно, главное не здесь предстоит. Оно впереди и даже не там, где гордо реет над княжеским шатром сокол Рюриковичей, а еще дальше, где пока пустынно. Нет никого на поле, но уже гордо выдвигаются вперед несметные полчища поганых, ожидая атаку которых неподвижно застыло пятнадцатитысячное пешее войско.

Маловато, что и говорить, но иначе никак. И без того царь всего три полка в запасе оставил – по одному на крыльях и в середке. Ему бы побольше приберечь, кто спорит, но откуда взять?! Да еще у него в резерве имелось две тысячи конных, которых по сотне выдернули изо всех двадцати полков, то есть изначально в каждом – неполный состав.

А ведь тех, кто сейчас примет первый удар, и без того меньше, чем монголов. Слыханное ли дело – одному пешему супротив двух конных устоять?! Тут уж только выучка подсобить сможет, да еще арбалеты с пушками. Последние – вот и пригодилось сбереженное воеводой добро – выставили равномерно по всей ширине поля. Не зря за них так стойко бился Золото, ох не зря. Сколь ворога побьют пушкари, пока неведомо, но уже сейчас ясно, что подмога от них будет изрядная.

День выдался морозный, а у воеводы пот холодным ручейком от лопаток вниз по спине ринулся от волнения. Но что-то барабанов не слыхать. Неужто время для них не приспело? Странно, ведь уже давно угомонился сучить своими кривыми ногами дюжий басурманин-поединщик, вздетый на копье неувядаемым Кокорой, а…

Юрий Михалыч нахмурился. Нет, не почудилось ему. И впрямь песня. Вместо барабанов, что ли? Прислушался. И впрямь поют, да теперь уже не один-два, а тысячи. И как грозно выходит. Ага, вот и барабаны в дело вступили – каждую строку басовито отбивают.

Золото скинул шапку, потом вновь надел, горделиво выпятил грудь и застыл. А песня уже не только там, впереди, она и тут, совсем рядом, – это ее ратники полков подхватили, которых государь ряж-цам придал.

А над полем, вселяя еще пущую уверенность в сердца и ярость к врагу, уносясь к небесам и тут же возвращаясь многоголосным эхом-рефреном, неслось: «Вставай, страна огромная! Вставай на смертный бой! С монгольской силой темною! С проклятою ордой! Пусть ярость благородная вскипает как волна…»

Разных гусляров слыхал в своей жизни воевода. Разные песни они слагали, в том числе и о битвах. От иных таким величием Руси веяло, что грудь колесом, ибо и сам причастен. От других яростью к ворогу разило, да такой, что хоть саблю вынимай, да тут же в бой и иди. Третьи героев воспевали, четвертые…

Но такой призывной, чтобы в ней все вместе слепилось – и гордость, и гнев, и уверенность в победе, и ярость к врагу, да чтоб мощью разило неописуемой, чтоб силищи вдесятеро против прежнего, – слыхать не доводилось.

Знать бы, в чьей голове такие слова родились, так Золото не просто шапку бы перед ним скинул. Он бы еще и в ноги ему поклонился.

Низко-низко!

До самой земли!

Это ж как же душевно человек удумал, чтоб нужные слова сыскать и друг с дружкой их соединить!

Ох и голова!

Песня не смолкала, даже когда началась битва. Ее продолжали петь резервные тысячи, ее пели чер-ниговцы и новгород-северцы, и с каждым куплетом все увереннее и увереннее подхватывали ряжские ратники, вливаясь в общий гигантский хор.

И вот ведь странное дело получалось. Разве сравнишь рявканье пушек, пусть и полевых, малых, с голосом? Как ни горласт человек, но все едино слабоват он тягаться с железными махинами. А вот поди ж ты, не сумели бездумные чушки людей перемочь. Куда им против русской глотки, а что уж там говорить о гортанном уре[132]степняков. Тьфу на него, да и только.

«Да-а, не зря мы со Славой трудились над переделкой, – подумал Константин. – Да и я молодец, что уболтал патриарха подключить к этому делу всех священников, что при полках. Задать песне нужный ритм навряд ли сами ратники справились бы. Хотя что будет так здорово – все равно не ожидал, – и вздохнул, глядя вперед, на развертывавшуюся для атаки монгольскую лаву. – Жаль, что поле широковато. Малость поуже, и совсем бы хорошо было».

А события разворачивались так стремительно, что только успевай глядеть. Уже давно отзвенел дружный щелчок арбалетчиков, запустивших в воздух первых железных пчел, которые на сей раз не искрились на солнце своими остро заточенными жалами. Каждое из них вымочили в такой дряни, что и царапины хватит, а дальше только время нужно, и эта мерзость сама все доделает.

Отзвенел и второй щелчок, и третий. Летели в снег враги, бились с жалобным ржанием их кони, а стрелы арбалетчиков продолжали хладнокровно и точно выкашивать лаву, летящую на них. Пять залпов они сделали за то время, пока приближался враг. Да к ним прибавить еще два пушечных. Что вместе получается? Нет, не семь – чудесно получается.

Как знать, удалось бы вообще монголам доскакать до русской пехоты, если бы впереди шли воины какого-то другого тумена. Глядишь, и повернули бы. Но это были тысячи покойного темника Бурунчи. Эти люди знали, что говорит Яса – вина всегда искупается кровью. Знали они и другое – второй осечки Бату им не простит. Он уже предупредил, какой приказ получили те, кто пойдет следом за ними.

Поэтому выбирать им не приходилось – и тут и там ждала смерть, но если повернуть назад, то она становилась неминуемой, а коли удастся доскакать до урусов, одолеть их, смять и задавить, тогда смерть отодвинется. На сколько – неведомо, то ведают лишь Вечное Небо и грозный Тенгри, но отодвинется точно. А храбреца ждет честь, слава и добыча.

Какая? О-о-о, хан Бату еще в первый день погони за кааном по секрету шепнул нескольким ветеранам, что урус потому так и заметался, что не знает, где лучше спрятать казну, которую он везет с собой.

А чуть позже, неожиданно для самого хана, его слова и впрямь подтвердились. Это произошло в ту ночь, когда удальцам удалось отбить из-под самого носа урусов несколько саней. В одних лежал камнемет, на других были навалены меховые шубы, а вот в третьих – несколько мешков с серебряными монетами. Более того, те, кто хоть немного владел языком урусов, потом клятвенно уверяли своих товарищей, что собственными ушами слышали, как те кричали друг другу: «Злато! Злато стереги!»

Значит, джихангир был прав и казна действительно находилась среди прочих тюков с добром. Словом, нехитрый трюк Константина, давным-давно примененный им против половцев[133], опять удался. Ему, конечно, жаль было отдавать камнемет, однако, учитывая, что горючей смеси, привезенной Минькой, с собой имелось не так уж много, одним из десяти вполне можно пожертвовать.