возможно, как раз когда он будет прощаться со своей квартирой; на спине у него будет рюкзак со всем, что, по его мнению, понадобится в пути, а на ногах – самые крепкие башмаки. Я увижу его, поднимаясь по лестнице. «Все это уже не нужно, я вернулся», – скажу я, шагну мимо него в прихожую, сниму наушники, брошу паспорт на полку, включу радио, завалюсь на диван с задранными ногами и начну просматривать почту.

Мы с коллегами бродим по какой-то токийской улочке. Находим ресторанчик и заказываем на обед жареные пельмени. Снова выходим на солнце, и я пытаюсь узнать у прохожего, как пройти к храму Мэйдзи.

Во время полета из Лондона я попросил стюардессу помочь мне сделать объявление на японском. Текст пришлось написать от руки. Я сильно забыл язык с тех пор, как здесь учился, до такой степени, что уже не могу сам составлять предложения; японский в моем сознании превратился в ампутированную лингвистическую конечность. Эта потеря сильно опечалила меня, когда я только начал водить самолеты в Страну восходящего солнца. Я старался убедить себя, что, пробыв здесь несколько недель, смогу вспомнить почти все; и в первые пару дней чувствовал, что владение языком начинает возвращаться. Но сейчас я понимаю, что у меня уже не будет времени заново усвоить некогда знакомые слова и символы – не с моей работой. Через несколько недель я вернусь в Лондон, а оттуда полечу в Сан-Паулу, а потом в Дели, где будут уже другие улицы и другие языки.

Язык, который дала мне работа – авиационные термины, небесные топонимы, имена крохотных и далеких городов и земель, о которых я раньше слыхом не слыхивал, – не может возместить потерю японского. Но в летном наречии есть и свои прелести. Кроме того, в авиации существует своего рода жестовый язык, который, при отсутствии голосового контакта, позволяет человеку, находящемуся на земле, сигнализировать пилотам движущегося самолета о том, что нужно остановиться, продолжать движение вперед, повернуть налево или направо; пилот же может сообщить наземной команде, что тормоза установлены или что двигатель готов к запуску. Эти жесты берут свое начало в корабельной семафорной флажковой азбуке, они едины для аэропортов всего мира. В наших инструкциях они показаны на специальных рисунках, с пояснениями, как именно должны двигаться руки. Эти страницы напоминают мне учебные материалы по языку жестов, которыми пользовалась моя мама, работая логопедом.

Есть у нас и неофициальные жесты. Когда самолет отправляется, кто-то из наземной команды часто показывает нам большой палец или машет рукой. В такие моменты особенно хорошо вспомнить смысл давно знакомых слов: «спасибо» изначально означало «спаси Бог», а в «до свидания» звучит надежда на новую встречу. Часто в Японии наземная команда, отойдя от «боинга» на безопасное расстояние, поворачивается к нему лицом и кланяется, провожая нас в путь домой.

Мы приближаемся к храму Мэйдзи и, как принято, с поклоном проходим через величественные деревянные ворота. Мне всегда нравились церемониальные ворота, знаменующие границу между городом, храмом или замком – и внешним миром. Во время одной из моих поездок в Японию экспат из Германии написал для меня несколько перебравшихся в японский немецких слов. Среди прочих там были «arubaito» (работа с частичной занятостью) – от «Arbeit», и «Enerugii» (энергия), с характерным твердым «g». Я тогда узнал, что по-японски церемониальные ворота называются «torii», и спросил его, нет ли здесь связи с немецким «Tor». Оказалось, что нет: «torii» переводится как «обиталище птиц», к тому же сами эти ворота и в Европе, и в Японии появились намного раньше кораблей, что наладили между разными концами Евразии те культурные и лингвистические связи, которые сегодня поддерживают, конечно, уже воздушные суда.

Топоним, в котором есть слово «ворота», как-то по-особому выделяется на карте, эти ворота словно укореняют его в самой структуре места, во времени и пространстве, на многие годы и мили вокруг. Гуляя по городам мира или отдыхая в кафе, читая о тех городах, над которыми пролетал предыдущей ночью, пилот встречает множество торжественных названий ворот, образованных от названий естественных или рукотворных входов в город: невообразимо древние на вид ворота Форта Каннинг в Сингапуре; Золотые ворота Стамбула и Сан-Франциско, Львиные ворота в Ванкувере и названные в их честь мосты. Новый мост через Токийский залив рядом с аэропортом Ханеда мне нравится почти так же, как его название – мост Токийские ворота. В горах Турции расположены Сирийские ворота – высокий проход, мимо которого я как-то пролетал. Один коллега рассказывал мне, что через него когда-то прошествовал Александр Македонский.

Путешественников особенно манят ворота, названные не в честь места, где они стоят, но в честь места, куда они ведут. Бранденбургские ворота в Берлине некогда вели в Бранденбург-на-Хафеле, который впоследствии дал название земле Бранденбург. Неудивительно, что именно такое название – иностранцы, услышав его, наверняка вспомнят о воротах в сердце города, – дали новому аэропорту немецкой столицы. В свое самое первое утро в Дели, увидев на карте Индийские ворота, я тут же прыгнул в метро и поехал туда; однако в поезде чуть не передумал, заметив указатели на Кашмирские ворота. Иногда названия ворот распространяются на прилегающую местность и продолжают жить, хотя никаких ворот уже давно и нет. Так, например, произошло с железнодорожной станцией Тораномон (Тигриные ворота) в Токио – когда-то здесь были южные ворота замка Эдо. А в Лондоне есть места с чудесными – чуть ли не самыми благозвучными в городе – названиями Бишопсгейт (Епископские ворота) и Мургейт (Вересковые ворота). Ворота исчезли, но имена их остались – звучное наследие построенной еще в римскую эпоху Лондонской стены.

Когда я регулярно летал в Париж, то постоянно думал о воротах и аэропортах, въезжая в город через Порт-де-ля-Шапель («порт» по-французски – еще и ворота). Мне хочется верить, что долгая и славная история ворот бросает отблеск величия на современное слово «гейт», которое используется сейчас в аэропортах – только гейты имен не имеют, они обозначены лишь буквами или цифрами. Впрочем, это ворота в полном смысле слова, переходные зоны между самолетами и аэропортом, которые можно закрывать и открывать. Мы проходим через гейты, чтобы попасть в современный город. Некогда величественные железнодорожные вокзалы Америки, аэропорты былой эпохи, часто высокопарно сравнивали с воротами средневековых городов. Я не говорю по-норвежски, и возможно, отчасти поэтому слово «toll» – «таможня», которое я вижу во время рейсов в прекрасный современный аэропорт Осло, очень часто вызывает у меня ощущение церемонного прохода внутрь городских стен.

Мне ни разу не доводилось выполнять первый полет