Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Разноцветный бордель в каталажке и дао монаха-воина
Музыка, о чем ты бредишь со звездой в кирпичном лбу:
тише будешь — дальше едешь, дальше едешь — тише бу…
Жил да был косильщик газа, по утрам срезал газон,
он смотрел в четыре глаза и вдыхал сплошной озон.
Поправляя респиратор на измученном лице,
он любил советский атом, пионерок во дворце,
верность молота и стали, опиум, который бог,
он косил, а люди спали, многие — без рук и ног.
Невозможно было поверить в тот памятный первый приход (оставлю здесь это двусмысленное «приход» вместо официального «визита»), что роскошный и чопорный парижский театр «Шатле» (Théâtre du Châtelet) в самом сердце города вот так, без боя, сдастся на милость этих новых русских казаков… Так сложилось, что и «Шатле», и Театр де ля Вилль одновременно оказались в ремонте, власть над помещениями на это время автоматически переходит к городу, ну а параллельно внутри невольного хаоса стройплощадки можно затевать совсем иные приключения… Илья Хржановский договорился и с мэрией (спасибо мэру Парижа Анне Идальго (Anne Hidalgo) и ее советнику по культуре, Кристофу Жирару (Christophe Girard), любителю авангардных соблазнов), и с директорами театров — Рут Макензи (Ruth Mackenzie) и Эмманюэлем Демарси-Мота (Emmanuel Demarcy-Mota)… Русская команда полностью захватила, заполонила практически все административные помещения в «Шатле», перекрасила стены, покрыв их фресками по мотивам дягилевских Русских сезонов, расставила в коридорах и комнатах ростовые куклы-манекены своих персонажей, оборудовала просмотровые залы и монтажные, завела собственное кафе за углом, где кормили исключительно русскими блюдами, а поили водками от медовухи до хреновухи… Тут же, за раздвижной дверью — небольшой алтарь сибирских шаманов, в соседнем бюро стопками лежат буклеты, альбомы, игровые книжки-раскладушки (научное архивирование началось параллельно с созданием художественных образцов!), официальные документы советской эпохи… Небольшой секс-шоп с «советскими» экспонатами и тут же, рядом — мемориальная музей-квартира неизвестного театрального деятеля с кружевными салфеточками, массивной кроватью, с покрывалами и скатертями «интеллигентного» советского дома со старыми корнями в дореволюционной России… И театральные же фотографии, фотографии по углам, на полочках, на стенах — вперемешку с авангардными политическими плакатами советской эпохи…
Хржановский лелеял еще безумную надежду построить деревянный мост поверх всей площади Шатле — мост, который соединял бы верхние галереи и балконы двух театров. Мост, который вырастал бы за одну ночь — и за ночь бы потом разбирался специально обученной командой. Берлинская стена, которую точно так же хотели возвести и разрушить в историческом месте — против объединяющего моста в Париже! Проект Моста зарубили на корню, хотя вместо него образовался целый зал в Центре Помпиду (Le centre national d’art et de culture Georges-Pompidou (CNAC) / «Beaubourg») с живым экспонатом — профессором-перформером, который все три недели фестиваля «Дау» будет жить в советском антураже на глазах у публики… Откровенно говоря, мне кажется, что в Берлине сама эта история понималась, принималась бы лучше, схватывалась немцами полнее… Французы, с этим их картезианством и риторикой, с их внешней формализацией всякого опыта, психологически и культурно не совсем совмещались с предложенным проектом.
История нобелевского лауреата Льва Ландау превратилась не в байопик, но скорее в раздвоенную линзу, предлагающую нам двойной взгляд на болезненную и преступную русскую историю. Превратилась в «Дау», именем которого и назван весь проект (сам Дау — знаменитый петербуржский дирижер, наш русский грек Теодор Курентзис — Teodor Currentzis, — уже имевший поразительный музыкальный и авангардный опыт фестиваля-школы «Территория» и позднее — пермских Дягилевских фестивалей). Сталинские времена и их перекличка с современностью. «На первый-второй рассчитайсь!» Тут хорошо виден характер существования этих интеллектуалов-физиков, этого цвета нации, в неком привилегированном Институте, который по сути своей немногим лучше любой гулаговской шарашки. Непрерывные ночные обыски и аресты в относительно роскошной коммуналке для высоколобых, с пьянками по будням и застольями по праздникам… Но вот один из центральных персонажей «Смелых людей», старательный конформист, регулярно выступающий на всех собраниях, трусоватый еврей-физик, начальник лаборатории — дай мне бог сказать «нет», так же как он это сказал, если придется стоять размазанной по стенке, в последнем унижении, — дай мне бог иметь силы, чтобы сказать «нет» мучителям и палачам…
Вот тут стоит обратиться к наиболее интересной стороне самого проекта Ильи Хржановского — к работе с перформерами. Известно, что единственной профессиональной актрисой была украинка Радмила Щеголева. Все остальные набирались либо среди людей известных, ярких личностей и профессионалов в самых разных областях, либо же рекрутировались под определенный типаж, когда ценится прежде всего способность задержать на себе взгляд неискушенного зрителя. Главное, что все перформеры работали в технике свободного вольного сочинения, или импровизации, следующей некой предварительной структуре. Иначе говоря, готового сценарного текста не было вовсе, обговаривались заранее (с режиссером, иногда с партнером) лишь некие реперные точки, поворотные моменты. А там уж все отдавалось в стихию импровизации прямо на площадке. С кинокамерой, следовавшей за исполнителями, иногда часами напролет. С единственным дублем, единственным необъявленным «мотором», позволенным оператору — выдающемуся Юргену Юргесу (Jürgen Jürges), получившему за свою работу высший приз Берлинале в 2020 году, уже в разгар пандемии ковида… Так что песенка Рэя Чарльза «Hit the road, Jack, and don’t you come back!», ставшая лейтмотивом последнего фильма Триера «Дом, который построил Джек», — песенка, которую гоняли в «Шатле» на новогодней вечеринке всей русско-французской команды, была более чем уместна!
Если говорить о визуальной, «киношной» стороне представленных фильмов, то прежде всего бросается в глаза давящая клаустрофобия теснящихся образов. Тесные комнатки аспирантской коммуналки, столы и стулья, стоящие впритык, громоздящиеся стопками вещи. Вот тут пьют до потери сознания, тут же, за занавеской, за фанерной дверью — наспех, грубовато трахаются на мятых простынях, запутавшись в сатиновых купеческих одеялах… Мертвенный свет фонарей во