Ну а я, когда я думаю об этой вербальной технике Васильева, о которой он пишет прежде всего в очерке, посвященном Гротовскому, — я всегда думаю еще об одной фигуре, которая может встать вровень. Для меня эти трое как-то соединяются вместе, работают, как мне кажется, со сходными энергиями. И прежде всего с энергией живого голоса. Это, конечно же, Васильев, Гротовский, Антонен Арто (Antonin Artaud).

Антонен Арто, который тоже очень любил фонетические упражнения, который чувствовал звуковую аллитерацию, который очень любил звучание само по себе — и все странные игры вокруг этого звучания. Я смотрела недавно фотографии его тетрадок, у него было 406 школьных тетрадок в клеточку, которые он вел уже в последние годы своей жизни, уже в этом приюте в Родезе. Эти тетрадочки очень похожи на записные книжки Васильева. Там тоже есть рисунки карандашом, такие «лучистые» наброски, рисунки со смазанными очертаниями. Где контур все время не совпадает сам с собой, где контур все время множится, все время двоится, троится, расплывается. И рядом текст, обрывочный текст, заметки для памяти, для себя… А потом — о чем-то другом. А потом — просто какие-то слова, складывающиеся в стишок или в фонетическое упражнение, в детскую считалку. Для меня это очень похоже. И важно, чтобы эта книга, которая создавалась живым голосом Васильева, где он разговаривает с нами напрямую, — важно, чтобы не только в тот момент, когда он говорит с Зарой, а Зара пишет все это на диктофон, и задает ему свои вопросы, и дразнит, и провоцирует, — важно, чтобы и теперь, когда он разговаривает с нами, мы тоже сумели занять это место собеседника…

Чтобы мы были вровень ему, чтобы каждый из нас становился тут «вторым», то есть полноправным участником диалога — тем, кто разговаривает навстречу, кто слушает навстречу, кто готов встретить его на полдороге, понять с полуслова, с полумысли. Надо попробовать, чтобы вместе с Васильевым выстраивать эту виртуальную вселенную, которая должна же как-то получаться — у каждого по-своему… На собственный лад. Потому что та вселенная, которую конструирует Васильев, — я бы сказала, что она делается не из какого-то там прочного, надежного материала, не из молекул, не из клеточек, не из каких-то там кирпичей — о нет, она вся строится на виртуальной импровизации, на джазовых «квадратах». Будем читать — будем и слушать. Слушать живой голос, который останется с нами.

Глава 14. «Старик и море». Спектакль Васильева к столетнему юбилею Юрия Любимова

Эрнест Хемингуэй

Ernest Hemingway

«Старик и море»

«The Old Man and the Sea»

Читка и перформанс

К 100-летию со дня рождения Любимова

Адаптация текста, сценография и постановка: Анатолий Васильев

От автора: Алла Демидова

Музыка: Владимир Мартынов

Художник: Петр Попов

Художник по свету: Тарас Михалевский

Костюмы: Вадим Андреев

В эпизодах: Вадим Андреев (Африка), а также Александр Закутский, Тимур Кабилов, Сергей Черных (Море)

В спектакле звучит музыка в записи ансамбля «Опус Пост» под руководством Татьяны Гринденко

Премьера — в Государственном академическом театре имени Евг. Вахтангова: 19, 20 июля 2017 года, в рамках XIII Чеховского фестиваля; реприза — 30 сентября и 1 октября 2017 года, на 100-летие Ю. П. Любимова

Гастроли — в Свердловском академическом театре драмы (Екатеринбург, апрель 2018 года), на сцене Воронежского концертного зала в рамках Платоновского фестиваля искусств (Воронеж, июнь 2018 года), на сцене Пермского академического Театра — Театра в рамках XIII Международного Дягилевского фестиваля (Пермь, май 2019 года) и в БДТ имени Г. А. Товстоногова (Санкт-Петербург, 31 января, 1 февраля 2020 года).

Алена Карась: В лучах светового занавеса, знаменитого занавеса Любимова, мы теряем из виду актрису, голос ее отделяется от тела и входит в чеканный акустический спарринг с музыкой Владимира Мартынова. Схватка старика с акулами — последняя, безнадежная и безупречная его битва за красоту и жизнь — похожа на механический балет: щупальца, спрятанные под голубой тканью до времени, вдруг просыпаются и начинают погоню за лодкой. Хрустальный бисер морских брызг, разбуженный этой тайной механикой, взлетает над поверхностью сцены, и в какой-то момент кажется, что она отступила, стала морем. Так, после множества механических усилий языка и неба, вдруг рождается образ, живая жизнь. Васильев знает цену этим контрастам. Он сам как рыбак — давно научился терпеливо ждать, когда наживка сработает. Вместе с заклинателем пространства Игорем Поповым они придумали столько «наживок», столько восхитительных механизмов и объектов, что из них можно было бы составить целый музей.

Если занимаешься театром как жизнью, то оказываешься у последней черты, рядом с самим творением. Они заплыли слишком далеко. Этот гибельный восторг искусства, кажется, всегда был темой Васильева. В притче о старике и море можно прочитать всю его жизнь в искусстве как один свиток, как тихое касание ткани, ветра, волны, судьбы.

«Жизнь человека. „Старик и море“ Анатолия Васильева на Чеховском фестивале». «Кольта», 26 июля 2017 года

Большая рыба

Анатолий Васильев и его память о Юрии Петровиче Любимове. О себе. Обо всех нас — в спектакле «Старик и море», выпущенном Международным театральным фестивалем имени А. П. Чехова.

Вспомнила сейчас, как в восьмом классе папа контрабандно (вроде рано еще было) сводил меня на «Таганку» на «Ревизскую сказку». Как я все не могла очнуться — или, напротив, очнулась на годы вперед! И увидела иного Гоголя — совсем не так, как нас учили в очень хорошей школе с английским языком и продвинутыми кандидатами наук на уроках литературы… Вдруг наглядно увидела и поняла сама: про «небесного ревизора», пред которым придется давать отчет. И в «Ревизской сказке» — как потом и в «Мастере и Маргарите» — трудно было ждать той конечной эсхатологической трансформации, что обещал нам Булгаков. Не было четырех коней, скачущих в полуночной тьме, скидывающих шелуху ерничанья и стеба. Не было обещания бессмертия как вечной радости или вечного разрыва, отрыва. Мы все время оставались внутри смешного мира с его милыми, пошлыми приключениями, детскими шалостями, неуклюжими грехами. Только после, отсмеявшись и отыграв с актерами во все эти игры, ты начинал слышать это дальнее эхо так и не случившегося наглядно преображения.

А вот и Хемингуэй через сорок лет. Под занавес Чеховского фестиваля! Как сказал сам Васильев: «акция», «оммаж». Анатолия Васильева великий Юрий Петрович Любимов пригласил на «Таганку» в 1981 году, когда тому пришлось уйти из возрожденного из советских руин Театра имени