В этом отношении представляется наиболее значимым рассмотрение следующих срезов данной проблемы в понимании Стругацких: l) взаимоотношения «морального негодования» и ответственности; 2) соотношение совести и разума; з) проблема ответственности за безопасность; и кроме этого 4) вопрос о применимости норм отношения человеческого общества к тем, кто его представителями не является.

Наиболее ярким обращением к проблеме ограниченности действия, диктуемого «моральным негодованием», является монолог Колдуна в «Обитаемом острове» в той его части, где речь идет о «нетерпении потревоженной совести», готовой заплатить за свое нетерпение войной и миллионами человеческих жизней:

Собственно, в том или ином виде этот вопрос присутствует во всех их значимых работах. Сочувствие землян к каторжникам в «Попытке к бегству» лишает последних надежды на освобождение. В диалоге сотрудников Института экспериментальной истории в «Трудно быть богом» вспоминаются поддавшиеся моральному протесту их коллеги, которых они называют «спринтерами с коротким дыханием», внедренные для изучения ситуации, пытавшиеся поднять восстание против отторгаемых ими средневековых порядков и заплатившие за это ухудшением как раз той ситуации, которую они пытались исправить:

В последнем романе «Отягощенные злом» почти вся проблема построена вокруг предупреждения о том, что даже оправданный и понятный протест против уродливых тенденций в жизни общества может обернуться уничтожением не только регрессивных, но и нарождающихся прогрессивных тенденций.

Можно сказать, что, по мысли Стругацких, то явление, которое они называют «нетерпением потревоженной совести», оказывается стремлением не решить проблемы несовершенной действительности, а оправдать себя в своих собственных глазах, очистить не окружающих от той реальной боли, которую испытывают они, а себя от своей внутренней моральной боли, не отвечая за то, какими для окружающих будут последствия собственного морального успокоения. Румата в «Трудно быть богом» с ужасом останавливает себя:

Здесь можно говорить об определенной соотнесенности их позиции с проводимым М. Вебером в знаменитой работе «Политика как призвание и профессия» различении «этики убеждения» и «этики ответственности». Однако в различении, проводимом им, и анализе Стругацких можно увидеть и существенные отличия, о которых речь пойдет ниже.

«Потревоженная совесть», по мысли Стругацких, потревожена несовершенством мира и болью людей, страдающих от этого несовершенства, – и оказывается неспособна увидеть и соотнести, что окажется для людей большим страданием – рожденное существующим несовершенством или оказавшееся последствием борьбы за его исправление.

Возвращаясь к вопросу о последствиях действия исключительно «по велению совести», они ни в одном из сюжетов не показывают позитивного для ситуации разрешения последней. И все время подчеркивают, что «моральное негодование» способно только в той степени выполнять полезную роль, в какой ограничено ответственностью за последствия: «…Настоящая взрослость человека, по-моему, возникает у него тогда, когда появляется чувство ответственности»[350]. М. Вебер в этом отношении вспоминает слова о тех, для кого «величие отчего города важнее, чем спасение души».

Можно обратить внимание, что для двух, в реальной политической жизни часто противостоящих, начал: власти и «потревоженной совести» они видят необходимость одного и того же ограничения – ответственности, рассматривая и первое, и второе как сами по себе ограниченные и несущие в себе тенденцию к абсолютизации и разрушению.

И для них абсолютизация и неограниченность морального императива выглядит столь же развращающим началом, как и абсолютизация неограниченной власти.