– Да, – кивнул Даня. – Его я тогда увез. А тех, которые в деревне были, удалось только в подвал одного районного музея пристроить. Что с ними теперь, не знаю.

– Я их на выставке видела, – сказала Нелька. – Два года назад. В Музее современного искусства.

О том, как, увидев эти скульптуры, она разревелась прямо в музейном зале и рыдала так, что ее полчаса не могли успокоить и, наверное, сочли экзальтированной дурой, она упоминать не стала.

– Это хорошо, – сказал Даня. – А то мне было страшно стыдно, что я их бросил.

– Не волнуйся, они живы, здоровы и овеяны славой. А я, между прочим, дико голодная.

– У меня есть халва.

– Ну да! – поразилась Нелька. – Ты же ее не любил.

– Человек меняется.

– Ничего он не меняется. Ты, во всяком случае, не сильно изменился. Даже совсем не изменился. Дань… – Нелька заглянула ему в глаза почти с испугом. – Ты что… для меня держал в доме халву?

– Не волнуйся, она свежая. Ей не тридцать пять лет. Ну что ты так на меня смотришь, Нелька? – В его голосе прозвучало что-то вроде смущения. – Ну, я думал, может… Может, халва мне понравится… когда-нибудь. Ну и покупал. Машинально. Все! – Он взял Нельку за руку и повел в глубь квартиры. – Сейчас что-нибудь приготовим. Или ты хочешь в ресторан?

– Я не хочу в ресторан, – покачала головой Нелька. – Только я готовить умею не очень. То есть мне-то сойдет, а тебе вряд ли понравится.

– Ничего, разберемся. Честно говоря, я никогда и не ожидал от тебя хозяйственных достижений. И, знаешь… – Его глаза опять блеснули смущением. – Я, знаешь, и когда сюда приехал, и в Германии, и в Англии потом все время думал: «Здесь совсем нетрудно вести дом. И здесь. И вот здесь. Даже Нелька смогла бы».

«Представляю, как ему давались такие мысли!» – подумала она.

А вслух спросила:

– Дань, а чего ты от меня теперь ожидаешь? Зачем я тебе теперь нужна?

– Затем же, зачем и всегда, – усмехнулся он. – Позволь мне не объяснять словами.

– Очень неприличные слова?

– Возможно. И потом, ну что здесь объяснять? Иногда ощущаешь, что живешь неправильно, а иногда – что правильно. До сих пор, если исключить работу, у меня было первое ощущение. А когда я увидел, как ты стоишь и смотришь на меня, задрав голову, – оно стало второе. Эти два ощущения трудно перепутать.

– Ты всегда был умный, – вздохнула Нелька. – Мне даже страшно.

Даня расхохотался.

– Не бойся, – сказал он, отсмеявшись. – Чтобы ум начал работать, ему нужен катализатор. Ты очень сильный катализатор, Нелька! Очень глупо с моей стороны было от него отказаться когда-то. Больше я такой глупости не сделаю.

– Ладно, – улыбнулась она. – Давай твою халву.

– Тебе понравится, – заверил он.

Когда стало совсем темно, Аверин не выдержал.

– Иван Дмитриевич, – сказал он, – мне кажется, я вам уже не нужен.

– Да! – спохватился Иван. – Извините, Венедикт Александрович. Что-то я задумался не ко времени. Вы поезжайте, конечно.

– Если вдруг возникнут трудности, – сказал Аверин, – сразу звоните. Я вернусь.

– Теперь уже не возникнут, – сказал Иван. – Благодаря вам. Спасибо, Венедикт Александрович.

Он благодарил Аверина не из вежливости. Если бы не этот холодноватый человек, неизвестно, чем закончилось бы Северинино дело. Или, во всяком случае, на сколько бы оно растянулось. Можно было не сомневаться, что своим ходом, без вмешательства извне, притом вмешательства такого квалифицированного, каким была работа адвоката Аверина, это дело пришло бы только к одному логическому финалу: к тому, что из СИЗО Северину перевезли бы на зону. Слишком уж ловко сложились все подробности этой нелепой истории. Иван достаточно хорошо знал то, что называется социумом, чтобы не понимать: именно нелепые, даже дикие истории имеют самый большой шанс на то, чтобы прийти к трагедии.

Они с Авериным сидели в кафе напротив тюрьмы и не могли даже выпить, чтобы скрасить ожидание: обе их машины стояли здесь же, у входа, и обоим предстояло сесть за руль. Иван предлагал Аверину ехать в Ветлугу не на своей, а на его машине, но тот сказал, что предпочитает индивидуальную мобильность. Это Ивану понравилось. Ему вообще нравились люди, которые не боялись говорить сложно.

Северина тоже была таким человеком, и она ему нравилась безусловно. Правда, далеко не только манерой речи.

– Удачи вам, Иван Дмитриевич, – сказал Аверин. – И счастья. Вы его заслуживаете.

– А что, есть такие, кто его не заслуживает? – усмехнулся Иван.

– Таких более чем достаточно. Даже среди моих клиентов, хотя я могу себе позволить разборчивость.

Аверин вышел из кафе. Иван смотрел, как он садится в черную «Ауди», как трогается с места, объезжает ухабы… Минуты тянулись как часы.

Он надеялся, что Северину отпустят утром. Ведь все было уже решено и подписано! Но утром не было какого-то начальника, который должен был поставить последнюю закорючку. А днем этот начальник появился, но возникла еще какая-то проволочка, смысла которой Ивану никто не мог объяснить; да он и сам давно уже перестал искать смысл во всем этом деле.

К нему подошла официантка и сказала, что кафе закрывается. Иван поднялся и вышел на улицу.

Когда зазвонил его телефон, он выхватил его из кармана так поспешно, как будто это могла быть Северина. Но это была мама – она звонила по три раза на дню, и голос у нее был несчастный.

– Ты все еще там, Вань? – спросила она.

– Ага, – ответил он.

– Может, мне все-таки приехать?

– Куда, в Ветлугу? Думаешь, это ускорит дело? – Иван невольно улыбнулся. – Мама, честное слово, самая большая польза от тебя будет, если ты не сделаешь ни шагу из Иерусалима. Там тебя хотя бы крепко держат за шкирку и не дают совершать глупые поступки, – объяснил он.

– Вот и Даня то же самое говорит, – вздохнула она. – Но все-таки это нехорошо.

– Что нехорошо?

– Что я тебе не помогаю.

– Мама! – воскликнул Иван. – Вот только тебя здесь сейчас не хватает!

– Ну, не здесь… То есть не там. Но ведь я могла бы нянчить ребенка.

– У ребенка есть мать. Пусть она и решит, кто его будет нянчить.

– Мать! Она сама еще ребенок. Что она может решить?

– Ничего, разберется.

– Ладно, – вздохнула мама. – Как Данечка?

– Лучше всех. Я полчаса назад говорил с няней.

– У вас ведь уже поздно. Он спит?

– Спит.

Иван вздохнул. Он и не предполагал, что мама окажется такой панической бабкой. Можно себе представить, что было бы, будь она не в Иерусалиме, а в Москве, вернее, в Тавельцеве, где Данька живет сейчас у Тани вместе с няней.