Затем визиты прекратились. Я напряженно прислушиваюсь – не простучат ли по мостовой колеса кареты, но кругом тишина.

Возвращается из деревни Гортензия, сейчас ее беременность уже заметна. Я не делюсь с нею своей тайной и нахожу утешение, пусть и отягченное сознанием вины, в письмах к Аженуа, в потускневших воспоминаниях о наших объятиях и поцелуях.

Мы с Гортензией навещаем Диану в доме мадам Ледигьер. После положенных приветствий мадам Ледигьер располагается в кресле гостиной вместе с нами. Повсюду бродят кошки, и глаза Гортензии краснеют и наполняются слезами. Жаркий воздух кажется немного спертым.

– Не беспокойтесь, – шепчет нам Диана. – Она скоро уснет.

Нам подают пудинг из каштанов. Огромный серый кот вспрыгивает на стол и начинает слизывать месиво с тарелки Дианы.

– Это Жозеф, – сообщает Диана, поглаживая животного. – Ну разве он не красавец? Никогда не думала, что котам нравятся каштаны, – мне самой они совсем не нравятся. Но, кажется, коты такое любят.

Гортензия вздрагивает. Вскоре из угла доносится похрапывание. Старушка герцогиня уснула, одна из служанок обмахивает ее веером. Диана взахлеб рассказывает о своем посещении Версаля, о модах и кухне, о том, как приятно съесть пирожное между обедом и ужином. Гортензия спрашивает о короле и Луизе, но Диана только неловко ерзает в кресле.

– Король все еще в трауре, – нехотя произносит она. По тому, каким тоном это сказано, я догадываюсь, что он снова спит с Луизой. Потом на ум приходит новая мысль.

– Ты тоже спала с ним? – спрашиваю я напрямик.

– Марианна! – восклицает Гортензия.

– Ты вполне можешь задать такой вопрос, – со смехом говорит Диана. – Но ответ будет отрицательным.

– А Луиза?

Диана снова смеется, только тише, и пожимает плечами.

– Король – существо, верное своим привычкам. Ах, прошу прощения. Нельзя о короле говорить «существо», он же не животное. Он человек, верный своим привычкам.

– Бедняжка Луиза, – вздыхает Гортензия.

Я бросаю на нее раздраженный взгляд.

– Нет, не из-за ее греха, – объясняет Гортензия, и ее большие голубые глаза делаются еще больше. – А потому… потому, что она для него на втором месте. Именно потому, что у короля неизменные привычки.

Даже удивительно, что Гортензия говорит так проникновенно и с такой добротой.

– А у тебя как? – спрашивает Диана, глядя мне в глаза и приподняв одну густую бровь. Значит, и до ее ушей дошли какие-то пересуды.

– Диана-Аделаида! С чего это ты спрашиваешь о подобных делах? – восклицает Гортензия, и в ее голосе слышны стальные нотки.

– Прости меня. Ты же знаешь, я не умею вовремя остановиться. Сама понимаю, что говорю лишнее. Но король явно увлечен нашей красавицей-сестричкой. Я хочу сказать, красавицей-сестричкой Марианной.

Гортензия высоко вскидывает голову – она так всегда делает, когда сердита по-настоящему.

– Как ты можешь такое говорить? Марианна живет, как и я, в доме тетушки, которая оберегает ее целомудрие.

– Я же не сказала, что она не целомудренна. Просто король за нею охотится. Мне говорили, что он хочет, чтобы она была при дворе, а она отказывается. Все кругом говорят, что она не пойдет служить при дворе, потому что влюблена в Аженуа. Пусть даже он сейчас далеко. И к тому же женат. Но если королю приходит что-нибудь в голову, его не так-то просто заставить передумать. То есть король привык делать все, что ему хочется, он же король, поэтому Луиза говорит…

Я поднимаю руку, пресекая ее красноречие. Слова льются из Дианы, как река, которая не останавливает свой бег, даже когда впадает в море. Гортензия, побелевшая, поворачивается ко мне, ожидая объяснений.

– Мы с ним немного побеседовали на балу перед началом Великого поста, – отвечаю я. О визитах «докторов» не говорю ничего.

– Мне ты об этом ничего не говорила. – У Гортензии такой вид, словно она сейчас упадет в обморок.

– Он сразу в нее влюбился, по крайней мере все так говорят. Но беседовать – это же не трахаться, сестричка, – приходит мне на помощь Диана.

– Диана, не смей употреблять такие слова! Здесь тебе не Версаль! А если герцогиня проснется?

– Ну, прости меня, пожалуйста. А ты, Марианна, когда собираешься ехать в Версаль? Поверь, у тебя будет масса развлечений, да и кушанья там бесподобные! Жалко, что Полина уже не сможет встретить тебя. Но Луиза тоже очень хорошая. – Диана немного помолчала. – Я знаю, как сильно она грустит по Полине. И хорошо, что кто-то о ней так грустит.

От вопроса я отмахиваюсь. Никому не собираюсь поверять свои планы. Потому что и сама не ведаю, каковы они. Поэтому меняю тему разговора.

– Диана, а не пора ли тебе самой замуж? Может быть, у мадам де Ледигьер есть кто-нибудь на примете? Гортензия! Кажется, у Флавакура есть не то брат, не то племянник, которого он может ссудить на подобный случай? Из Дианы выйдет великолепная жена.

Диана смеется и громко сопит, изо рта вылетают целые куски пудинга.

Гортензия в смятении.

Париж

Лето 1742 года

Ришелье приезжает в дом тетушки и говорит ей, что привез мне письмо от моей свекрови, а передать его должен из рук в руки, без свидетелей. Мы с ним удаляемся в библиотеку, я осыпаю его укорами, а он холодно улыбается в ответ. Он невероятно наряден в своем ярко-оранжевом камзоле, похожем цветом на пылающий закат.

– Теперь мне придется придумывать письмо от свекрови! Ведь тетушка знает, что я никогда не пишу женщинам. И что я должна ей говорить?

Ришелье – не такой человек, чтобы переживать из-за пустяков. Вот интересно: говорил ли ему хотя бы кто-нибудь «нет» за всю его жизнь? Мне бы хотелось сделать именно это. Но он переходит прямо к делу:

– Король потерял от вас голову, Марианна. Такие возможности не падают с дерева, словно яблоки в октябре.

– Понимаю.

– Или как каштаны осенью, или мускатные орешки, которые…

– Я вполне поняла вас, месье.

– Это возможно, зато я вас не понимаю. Что удерживает вас здесь?

Я молчу в ответ. Наверное, я не желаю послушно идти по чужим стопам и делать то, что из этого следует. Или дело в Аженуа? Смотрю в окно, чтобы не встречаться взглядом с Ришелье, а он пожирает меня глазами.

– Я бы не сказал, что вы женщина нерешительная, Марианна. Скорее, наоборот.

– Тетушка и Гортензия… – начинаю я.

Он прав: обычно меня не упрекнешь в нерешительности, однако сейчас я смущена и растеряна. В сердце короля я могу занять лишь второе место, если он все еще скорбит по Полине, или даже третье, если брать в расчет Луизу. Я ни для кого не хочу быть легкой закуской, которую подают, чтобы раздразнить аппетит перед главным блюдом. Но объяснить это Ришелье я не могу. Как не могу объяснить себе, отчего сердце мое замерло, когда он явился к нам и заговорил на эту тему. Ведь «доктора» были у меня в последний раз больше месяца назад.