Я стою.

Слушаю. Тишина.

Флигель ждет.

Подобно многим хозяйственным постройкам в тех местах, где выпадал снег, сначала его построили без окон. Даже после того как внутри многое изменили, в нем появились только два окна на первом этаже, на южной стороне, и четыре окна на втором, со стороны фасада. Эти четыре окна находились надо мной, они были высокими и широкими и поглощали скудный северный свет с рассвета до захода.

Окна темны. Во флигеле тишина.

В северной стене есть вход. Одна узкая дверь.

После того как я обошел фургон и никого не нашел, я остановился, теряя драгоценное время.

С расстояния двадцати футов в молочном свете луны, которая помогает многое скрывать в тенистых местах, но кое-что и выявляет, я вижу, что дверь флигеля приоткрыта.

В глубине души я чувствую, что мне нужно сделать, что я должен сделать. Но одна моя половина, которая так хорошо хранит секреты, настаивает, чтобы я вернулся домой, в постель, позабыл о крике, который разбудил меня, — мне просто приснилась моя мать — и снова погрузился в сон.

Утром я продолжу жить в выдуманном мною мире, будучи пленником самообмана, когда знания о правде и реальности спрятаны в дальнем уголке моего разума. Возможно, бремя этой тайны станет слишком тяжелым, чтобы продолжать нести его. Возможно, нити, которые крепко-накрепко связали все в узелок, начнут рваться. Где-то, опять же подсознательно, я, наверное, решил прекратить жить в этом странном состоянии обмана и тайны.

Но не исключено, что мой выбор был предопределен. Или моя совесть подталкивала меня к этому шагу, или судьба, которая была мне предначертана в тот день, когда я родился. Возможно, выбор был всего лишь иллюзией, и дороги, которые мы выбираем, уже давно отмечены на карте нашей жизни со дня нашего зачатия. Я молюсь Богу, чтобы судьба не оказалась стальной, и ее можно было бы изменять и выпрямлять. Чтобы она изменялась под влиянием силы правды, милосердия, честности, доброты и тепла. Иначе я не смогу выдержать того, что меня ждет.

Этой жаркой июльской ночью, истекая потом, но дрожа как в лихорадке от волнения, когда мне всего лишь четырнадцать и я стою в лунном свете, я, конечно, ни о чем этом не думаю.

Меня влекут эмоции, а не разум: интуиция, а не причины; даже нужда, а не любопытство. Мне ведь четырнадцать лет. Всего лишь четырнадцать.

Флигель ждет.

Я иду к приоткрытой двери.

Я вслушиваюсь, стоя у дверного проема.

Внутри тихо.

Я неслышно толкаю дверь. Петли хорошо смазаны и не скрипят, обуви на моих ногах нет. Я вхожу так тихо, как тиха темнота, обступившая меня…

Спенсер открыл глаза в темноте флигеля и оказался темноте «Эксплорера», зажатого между скал. Он понял, что в пустыню пришла ночь. Он находился без сознания часов пять или шесть.

Голова у него наклонилась вперед, и подбородок упирался в грудь. Он посмотрел на свои ладони — они были белыми и вялыми.

Крыса лежала на полу. Он ее не видел. Но она все равно была там, в темноте, и плавала в воде. Не думай об этом.

Дождь прекратился. По крыше не стучало.

Он хотел пить, во рту все пересохло, язык был как наждак, и губы потрескались.

Машина слегка покачивалась. Река старалась столкнуть ее со скалы. Эта проклятая бессонная река.

Нет, это не то объяснение. Прекратился шум водопада. Ночь была тихой. Никакого грома, молнии. Плеска воды тоже не слышно.

У него болело все тело, но острее всего была боль в голове и шее.

У него почти не было сил, чтобы посмотреть вверх, оторвав взгляд от рук.

Рокки куда-то пропал.

И дверь с его стороны была открыта.

Машина снова задрожала, заскрипела и загромыхала.

Снизу, у открытой двери, появилась женщина. Сначала ее голова, потом плечи, как будто она возникла из воды. Но только, если судить по относительной тишине, вода отступила.

Его глаза привыкли к темноте, к тому же светила луна между рваными облаками. Спенсер узнал женщину.

Он сказал хриплым голосом, но уже твердо выговаривая слова:

— Привет.

— Привет, привет!

— Входите.

— Спасибо, я так и сделаю.

— Мне это приятно, — продолжал Спенсер.

— Вам здесь нравится?

— Здесь лучше, чем в другом сне.

Она взобралась в машину. Та начала раскачиваться еще сильнее и заскрипела, царапая бока о скалы.

Ему не нравилось это покачивание. Не потому, что он опасался, как бы машина не выскользнула из скалистых тисков и не упала вниз. Нет, просто у него снова закружилась голова. Он боялся, что может вырваться из этого сна. Он боялся снова вернуться в ужас того июля в Колорадо.

Женщина села на сиденье Рокки и помолчала несколько секунд. Она ждала, когда перестанет раскачиваться машина.

— Вы попали в ужасное положение.

— Это была шаровая молния, — сказал он.

— Простите?

— Шаровая молния.

— Конечно.

— Она столкнула машину в русло реки.

— Наверное, — сказала она.

Было так трудно размышлять и правильно выражать свои мысли. Ему было больно думать, и у него начинала кружиться голова.

— Я думал, что это были пришельцы, — объяснил он ей.

— Пришельцы?

— Ну да, маленькие существа с большими глазами, как у Спилберга.

— Почему вы думали, что это были пришельцы?

— Потому что они удивительные, — сказал он, хотя эти слова не выразили того, что он имел в виду. Несмотря на плохое освещение, он увидел, что она странно посмотрела на него. Он попытался найти более подходящие слова, у него сильнее закружилась голова. — Там, где вы появляетесь, случаются странные вещи… и так бывает почти все время.

— О да, я являюсь центром непонятной активности.

— Вам, наверное, известно что-то удивительное. Поэтому они преследуют вас. Потому что вам известны удивительные вещи.

— Вы что, принимали наркотики?

— Я бы не отказался от аспирина. Но… они вас преследуют не потому, что вы плохой человек.

— Вот как?

— Да, потому что вы хороший человек. Вы не можете быть плохим человеком.

Она наклонилась и положила руку ему на лоб. Даже это легкое прикосновение причинило ему боль.

— Откуда вы знаете, что я хороший человек? — спросила она.