гневно вспылил Володя. — Вот так и чую, он нарочно притопал к нам, чтобы работе мешать, лодырь он гладкий!..

— Володя… а Володя! — вдруг высунулся Костя. — А ты насчет музыки верно сказал? Так и будет… а?

— Честнейшее комсомольское слово. Так оно и будет! Давай только урожай соберем как надо! — торжественно промолвил Володя. — Шмалеву больше кланяться не смей.

— И не буду! — пообещал Костя. Потом подскочив козлом, подмигнул девушкам: — Погоди, девчата, может, самым главным баянистом буду я!

Костя как напоказ озоровал и кривлялся перед девушками, но, как ревниво замечал Володя, работал ловко, — яблоки дождем сыпались в корзину.

Петря Радушев спросил мимоходом:

— Которую яблоню обрабатываете?

— Вторую! — задорно крикнул Костя.

— Молодчаги!.. А ты что? — Петря сердито понизил голос. — А ты что, подлец, за ноги девок обнимаешь?

— Не тебя же обнимать! — хохотнул Костя.

— Да уж срам какой, господи! — подала голос Устинья. Она нашла-таки Петрю со своей докукой и по обыкновению не могла упустить случая показать себя. — Парень охальничает, а ему спускают, потому кругом никто бога не боится, людей не стыдится.

— Чего тебе, конкретно? — неласково осведомился Петря.

Устинья гневалась на то, что обоих ее сыновей перевели сегодня на другой участок, а не оставили работать с ней.

— Эт-та что же, матери с дитем нельзя вместе работать? Это каки-таки законы?

— Я твою семейственность со вчерашнего дня — к ногтю! — отрезал Петря.

— Что-о! Мать с дитем…

— Обнимайся ты с дитем сколько влезет, но не вели ему домой яблоки кулями таскать, как вчера было.

— Я велела? Я? Кулями?

— Ты. Явно ты.

— А ты видал, иро-од?

— Не у меня одного глаза.

— Кто? Кто сказал? Ежели это Тонька Шилова нам встретилась, так я ее…

— Вот, сама же себя выдаешь.

— Я ее, белорожую, высрамлю! — Устинья заиграла кулаками. — Я-то ее к Вальке на свадьбу позвала, как почетную гостью…

— Сначала надо урожай собрать, — погрозил пальцем Петря.

— А что я? — взъярилась Устинья. — Я свово кровного не получу? А?..

— Дядя Петр! — зазвенел тенорок Кости. — Как урожай соберем, так мы себе баян заведем!

Петря Радушев замысловато крякнул.

— Вам бы только дурь, сосункам желторотым… Куда вы с безделкой своей?

— А мы из района учителя пригласим, он нас научит, — радушно ответил Костя. — К твоим похоронам, Устинья Пална, как раз марш разучу.

— Бож-жа мой! — заголосила на весь сад Устинья. — Дождалась времечка, — молокосос на горло лезет, а тебе и пальцем его не тронуть и прогнать некуда!

Место ли попалось неудобное (по угору), силы ли распределили плохо, подействовали ли Устиньины вопли, — но бригада, сбитая Петрей из людей «солидного» возраста, оказалась позади всех. Чтобы не оставлять «хвостов» на другой день, Петря уговорил бригаду поработать после ужина.

Еще засветло пришел Кузьма Безмен. Он сел за стол без приглашения и привел с собой своих соседей — мужа и жену, очень чистоплотных, мелкорослых, известных в деревне под прозвищем «Опенки».

— Давно не бывал у вас, друзья, — заговорил Кузьма, кладя на стол большую опрятную руку. — Как живете?

Семен зашептал на ухо Никишеву:

— Заприметь Кузьму: был здесь в колхозе, поссорился со мной и Петрей, вот уже второй год как ушел, живет сам по себе.

— Смотрю я, товарищи, а вы до ночи работать готовы, — продолжал Кузьма, не скрывая насмешки в густом звучном голосе. — Я, например, уже на сегодня кончил, гулять пошел, а у вас все суета.

— Обороты не с твое, — хмуровато отозвался Семен.

— Что в обороте, ежели невпроворот работы! — тут же нашелся Кузьма и подтолкнул локтем Опенка-мужа. — Верно ведь?

Опенок подобострастно захихикал.

— Гы-ы! — раздраженно передразнил их Семен. — Какие смешливые… А ты, Кузьма Павлиныч, давно ли с провожатыми стал ходить?

Кузьма, не смутясь, обратил ко всем крупное, как и он сам, серьезно вопрошающее лицо. Некоторое время он смотрел на всех затуманившимися от дум глазами, потом пощипал аккуратную щеточку усов и сказал неторопливо:

— Мне без свидетелей нельзя: самую важную проблему жизни проверяю.

Кузьма чуть задержался взглядом на Никишеве и, казалось, быстро, как в военной разведке, определил свое отношение ко всему замеченному: «Вы, товарищ из города, не очень воображайте, что все у нас тут серенько и просто. Одного только меня, Кузьму, понять — и то дело не малое».

— Сделал я нынче посадку, — начал неторопливо Кузьма, — целый угол в саду под малину занял, кустов этак двадцать пять…

— Мы тоже ныне посадили… — бросил Семен, — четыре тысячи кустов.

— Однако… — хотел улыбнуться Кузьма и не смог. — Однако здорово это! Сколько это работы приходится на одного человека? — спросил он, задумчиво разглядывая свою большую мясистую руку.

— Да не с твое! — усмехнулся Петря Радушев. — Мы по темпам работаем. Без никаких разговоров, как машины. Клади по полсотни кустов на голову.

— Ты людей, как скот, по головам считаешь, — усмехнулся Кузьма. — Мы двое работали с женой, не спеша, конечно, работали. Над нами учетчиков нету.

— А-а… — будто жалея, протянул Борис Шмалев. — У нас без этого шагу не ступишь, у нас, браток, масштабы, темпы.

— А ты про это как? — неожиданно поднялся Семен. — Ты как про это — за или против?

Борис аккуратно вытер губы после каши и будто с грустью улыбнулся:

— И вот всегда так. Что ни скажи, всегда тебе нож к горлу приставят…

— Из-за этого и я ушел отсюда, — словно обрадовавшись, быстро подхватил Кузьма. — Нельзя в этих местах помыслить как хочешь.

— Ишь ты, мы-ыслить! — скосив глаза, презрительно сказал Петря. — Инте… интеллигент выискался!

— А кто же я? Интеллигент и есть. Крестьянин-интеллигент. Я семилетку кончил, в партию собираюсь, газеты всегда читаю… А у вас мне атмосфера приказов не нравится. Товарищ Радушев до того любит администрировать, что просто не может видеть мыслящего человека… Помнишь, Александра Трофимовна, как он меня моей библиотечкой донимал?

— Ну еще бы! — и Шура сочувственно сверкнула глазами.

— Досок мне для книжной полки не отпустил: барство, говорит. А как тебе это кажется, Александра Трофимовна? А помнишь, как я о международном положении докладывать собирался? Пустые, говорит, разговоры…

— А ты что у нас, голодал, холодал? — обидчиво накинулся на него Петря.

Кузьма надменно прищурился.

— А ты думаешь, кроме сытости, человеку так и не нужно больше ничего?.. Не-ет, не все такие. Не для брюха только живет человек. Невозможно так жить, Семен Петрович.

— Да что ты на меня одного пальцем показываешь, — взволновался Семен и обвел стол, как поле битвы, горячим, нацеливающимся взглядом. — Ты для облегчения души все валишь на меня, Кузьма Павлиныч. Ну не нашли мы с тобой общих мнений, ну повздорили, но ведь не из-за чарки водки, черт те побери,