Как долго Фортескью еще пробудет здесь?

Женские голоса иногда звучали пронзительно, но казались вполне веселыми.

Возможно, на этот раз судьи ведут себя по-другому.

Возможно, их план не сработает.

И в этом случае им придется остаться и попробовать еще раз…

Нет, она не должна быть такой эгоисткой. Она видела, как Огастус злоупотребляет своей властью судьи. Она знает его характер. Его необходимо остановить! Сейчас, сегодня же ночью!

Затем она услышала крик, и совсем невеселый. Не тот крик, который можно было бы принять за сигнал, но достаточный, чтобы Белле захотелось броситься на помощь женщине. Она вспомнила о своем пистолете и сделала шаг к саквояжу. Но затем заставила себя остановиться. Нельзя испортить все необдуманными действиями. Даже услышав новый взрыв мужского смеха, Белла сумела побороть себя. Не в этот раз!

Они подбадривали друг друга – по какому именно поводу Белла даже знать не хотела. Не все женские крики были от боли. Они смеялись так же, как и мужчины. Однако голоса мужчин, особенно пронзительное ржание Огастуса, были абсолютно мерзкими.

Затем она услышала звук от удара хлыстом. Его невозможно было спутать с чем-то другим. Дважды. Трижды. Далее последовал новый вид крика, умоляющий.

Разве это не было сигналом? Почему Торн ничего не предпринимает?

Затем снова удар хлыста и душераздирающий крик.

Должно быть, так оно и есть!

Сквайр Тороугуд проревел:

– Заткнись, тупая шлюха! – и Белла услышала, как Торн в соседней комнате что-то воскликнул. Затем его быстрые шаги, как он сбегает вниз.

Белла схватила свечу настолько быстро, что та чуть ни потухла. Она осторожно поднесла ее к окну и помахала ею. В ответ мигнул и погас фонарь вдали – Колли Барбер был уже в пути.

Она надела туфли и побежала вслед за Торном, настигнув лорда Фортескью у подножия лестницы. Торн же был уже у двери в зал на первом этаже.

В холле гостиницы стояли несколько мужчин, явно вышедших из пивной – с кружками в руках. Они были встревожены криком, но, по всей видимости, не горели желанием вмешиваться.

– Судьи… – Прозвучавший голос больше походил на змеиное шипение.

Снаружи, на улице, кто-то закричал:

– В «Олене и кролике» совершено убийство. Убийство! – Это заявление должно было заставить всех, кто находится в пределах слышимости, срочно прибежать.

Белла с трудом удержалась, чтобы не улыбнуться с мрачным удовлетворением.

Она наблюдала, стоя на третьей ступеньке лестницы, как Торн распахнул дверь. Лорд Фортескью выглядывал из-за его плеча, высунув голову вперед, насколько мог.

С такой высоты Белла могла заглянуть Торну через плечо и увидела обнаженную женщину, лежащую на длинном столе среди остатков ужина судей и игральных костей. Волосы цвета красного дерева доходили до ее ягодиц.

Она увидела, что Тороугуд пристально смотрит на Торна, и его лицо побагровело от ярости.

Огастус – это было просто идеально! – стоял перед столом, без сюртука, с хлыстом в руке и белыми кругами вокруг глаз. Его челюсть отвисла и, казалось, застыла в таком положении.

– Что, черт возьми, здесь происходит? – проревел Торн поставленным голосом морского капитана, продолжая входить в комнату. Он сбросил с плеч пальто и накинул его на женщину.

Она слезла со стола, кутаясь в пальто, являя собой идеальный образ запуганной женщины. Однако от Беллы не ускользнуло яркое удовлетворение в ее глазах, и она надеялась, что шлюхи смогут хорошо сыграть свои роли.

Мужчины в холле начали медленно продвигаться к двери в зал. Еще мгновение – и они начнут давить друг друга, чтобы получить лучший обзор.

Благовоспитанной леди следовало бы в этот момент убежать в свою комнату, но Белла ни за что не пропустила бы ни секунды этого представления. Она сбежала вниз по последним нескольким ступенькам и заняла место за спиной Фортескью.

Теперь она могла видеть всю сцену целиком и смотрела на все это с большим трудом. Три шлюхи были полностью обнажены, если не считать нескольких украшений. Еда и вино были на полу, а несколько осколков от разбитых бутылок и бокалов угрожали порезать босые ноги. Возможно, именно поэтому на всех трех женщинах была обувь, которая, казалось, только подчеркивала полное отсутствие на них другой одежды.

В комнате воняло едой, вином, дешевыми духами и чем-то еще.

Сквайр Тороугуд поднялся со стула, который стоял во главе стола, и наконец обрел дар речи.

– Убирайте отсюда свои гнилые туши, черт бы вас побрал, и не пяльтесь! Вон! Вон!

Местные жители попятились, но Торн двинулся вперед.

– Если кто-то здесь и прогнил, сэр, так это вы и ваши друзья. Что это за разврат? Какая вонь!

Он обошел стол, подошел к окну, отодвинул ставни и распахнул окно настежь. Уже поджидавшие снаружи зеваки тут же бросились смотреть во все глаза.

– Это вмешательство в личную жизнь, – прорычал Тороугуд, вскакивая со стула и невероятно густо краснея. – Я прикажу выпороть тебя кнутом!

Сэр Ньюли снял парик, обнаживший тонкие светлые волосы, и прошептал:

– Боже, боже… Это… ты сам знаешь, кто этот человек!

Но Тороугуд, казалось, полностью потерял рассудок. Он так наклонился вперед, что его живот вжался в грязную тарелку, а затем еще яростнее уставился на Торна.

– Мне плевать, будь он даже сам чертов король. Пусть даже сам Бог. Я засужу его… за что-нибудь. Это нарушение закона!

– Разойдитесь, разойдитесь. – Глубокий баритон, привыкший греметь с амвона, заставил людей расступиться перед ним, как воды Красного моря перед Моисеем. Прибыл преподобный Джервингем. Высокий, крепкий, с гривой серебристых волос. Ему не хватало только бороды для полноты образа, напоминавшего самого Бога. Белла спряталась за спиной лорда Фортескью, когда тот отступал с пути преподобного.

Его прибытие заставило всех замолчать.

Шлюхи начали хватать с пола одежду, пытаясь прикрыться, в то время как рот сэра Ньюли открывался и закрывался, как у механической куклы. Он не знал, что сказать, и не мог вымолвить ни слова.

Огастус, явно потерявшийся в собственном ужасе, застонал. Однако он все еще стоял у стола. Хлыста уже не было в его руках – он его либо опустил, либо выронил.

Тороугуд ничего не говорил, но ярость сочилась из каждого миллиметра его тела.

Преподобный повернулся к нему.

– Меня вызвали сюда отпустить ваши грехи, сквайр Тороугуд, поскольку сказали, что вы при смерти. Но я вижу, что с вашим здоровьем все не так плохо… чего нельзя сказать о вашей душе. – Его голос снова возвысился до богоподобных тонов. – Исповедуйся, исповедуйся, несчастный грешник, пока не стало слишком поздно.

– Иди проповедуй к черту, – сказал Тороугуд, снова