Во всяком случае за время краткого пребывания на побережье я достиг большего, чем даже мог ожидать, и, к удовольствию польского отряда, ввел до той поры совершенно неизвестные две вещи – налоги и пошлины. Я мог также с уверенностью рассчитывать на то, что если отряд будет планомерно сформирован и сумеет дать стране серьезную поддержку в борьбе против русских, то подати и пошлины распространятся на всю страну и могут быть вполне достаточными для содержания 1000 человек. Я ожидал поэтому с большим нетерпением помощи из Константинополя.

12 июня я вернулся в Геленджик из поездки по таможенным делам. За время моего отсутствия 12 солдат возвели в гавани некий род батареи и поставили в нее три тяжелых орудия, среди которых была металлическая тридцатифунтовая гаубица и два железных двадцатичетырехфунтовика на деревянных подставках, изображавших лафеты. Для черкесов все это выглядело чрезвычайно импонирующе: в случае надобности эти орудия действительно могли обстреливать гавань. Но оборона против десанта все же была невозможна. К несчастью, всегда приходила только очень слабая охрана и унтер-офицер Савицкий доносил мне, что в течение нескольких дней никто не появлялся. Я решил поэтому приказать увезти гаубицу в Адерби и оставить в гавани только железные орудия, на перевозку которых у меня не было средств. Но суждено было случиться иному.

Я хотел остаться на несколько дней в Геленджике, чтобы принять морские ванны, которые я считал необходимыми для моего здоровья, сильно расстроенного из-за многих тягостей и особенно из-за вечного беспокойства, которое причиняло мне неопределенность моего положения. На ночной дозор мною было назначено 30 абазов и среди них небезызвестный Мустафа, которого я знал лично, так как он был слугой у Сефер-паши и хорошо говорил по-русски и по-турецки. Мустафа сообщил также, что русский военный корабль стоит на якоре в Добе, т. е. приблизительно в полутора часах езды от Геленджика. Я велел разделить немного пороха между дозорными, чтобы повысить их боевое рвение, и приказал им отправиться на северную сторону гавани приблизительно в получасовом расстоянии от нашей батареи, развести там большой огонь и караулить, а также выставить дозор на ближайшей горе на берегу. Если дозорные увидят неприятельские корабли вблизи гавани, то они должны дать частые ружейные выстрелы, чтобы предупредить нас, и затем возвратиться на батарею. Я назначил Мустафу, который казался мне самым сметливым и с которым мы могли понимать друг друга, предводителем маленького отряда и, кроме того, послал двух всадников в Добу, чтобы узнать новости о неприятельском корабле. Через три часа они возвратились с вестью, что неприятельский корабль спокойно стоит в Добе. Тем временем в северной части гавани абазский дозор занял позицию и зажег большой огонь. Я охотно бы отправил кого-нибудь из моих солдат для наблюдения за этим дозором, но пост был так мал, что в случае вражеского нападения едва хватило бы людей для обслуживания орудий. В половине первого ночи я сел в лодку и поехал навестить абазский дозорный пост. Я нашел все в порядке, сигнальный огонь горел на берегу, и посты были выставлены. После того как я поощрил людей к большей бдительности, причем Мустафа служил мне переводчиком, я отправился опять обратно на батарею. Здесь пост всю ночь оставался при орудиях, а турецкие купцы и матросы трех сандалов, которые как раз в это время находились в гавани, также держали себя ночью в полной готовности. Ночь была ясная, и можно было достаточно хорошо видеть гавань.

Приблизительно за час до рассвета часовой доложил мне, что вдоль берега справа от нас как будто движется несколько барок. Один взгляд через подзорную трубу заставил меня почти оцепенеть. На расстоянии в половину пушечного выстрела от нашей батареи у берега стояли борт о борт пять больших канонерских лодок, с которых высаживались на землю войска. Эти лодки должны были вплотную пройти мимо абазского дозора, чей огонь мы все время видели. Как это случилось, что абазы не подали нам сигнала? Однако не было времени ломать над этим голову. Хотя я совершенно не надеялся удержаться против этого нападения и спасти орудия, решил я по крайней мере оказать неприятелю возможное сопротивление и повел большой огонь по неприятельским канонеркам, которые также не замедлили ответить и медленно пошли на веслах к нашей батарее. Едва раздались первые пушечные выстрелы, как русский паровой фрегат ворвался в гавань и атаковал батарею с фронта, тогда как лодки обстреливали нас с правого фланга. Я приказал навести два железных орудия на неприятельскую флотилию и повернул гаубицу против наступающей пехоты, которая была встречена сначала гранатами, а затем картечью. Русский десантный отряд в составе одного батальона под командой майора Левашова подвигался очень медленно и нерешительно вперед и открыл против нас совершенно бесполезный ружейный огонь, на который мои ординарцы отвечали револьверными выстрелами; кроме того, с нами было только два абаза, которые держались мужественно. Турецкие купцы и матросы, хотя все они и были вооружены, думали только о том, чтобы спасти свои товары. Неприятельская пехота, должно быть, опасалась наткнуться на засаду за стенами и руинами старой крепости; иначе ее медлительность необъяснима.

Я думаю, что, если бы мои орудия могли поддерживать огонь, русские должны были бы возвратиться ни с чем; но несчастная судьба пожелала, чтобы импровизированные лафеты двух орудий не выдержали силы выстрелов, только гаубица могла еще поддерживать огонь. Только теперь раздались первые возгласы «ура» русской пехоты, победоносно врывавшейся в крепость, которую никто не защищал. Было уже больше 6 часов утра, когда я вынужден был покинуть батарею. Между тем продолжительная канонада привлекла горцев ближайших дворов, но так как окрестности Геленджика мало населены, то в 7 часов утра в моем распоряжении была едва ли сотня человек.

Неприятель потратил немало труда с погрузкой на корабль тяжелых орудий, я пытался отбить у него добычу, но огонь русской пехоты, поддержанный канонадой военных судов, пресек наши попытки. В половине восьмого неприятель погрузился и ушел со своими трофеями в Анапу; он захватил кроме трех пушечных стволов еще ящик с двадцатью патронами и одну палатку; почти полную бочку с порохом, которую нельзя было спасти, в последнюю минуту под градом пуль скатился в море солдат, едва достигший шестнадцатилетнего возраста, израильтянин Лейба Браун. Из трех турецких сандалов, которые стояли в гавани, неприятель взял два на буксир и поджег третий, который был вытащен на берег. Мы все-таки еще сумели потушить огонь. У меня было пять раненых солдат.