работам. Полагаю, что гражданам Америки, принимающим на себя доверенность, следует знать законы страны. А теперь мы видим, что по прецеденту теперешней экспедиции экспедиционные расходы действительно, как я и знал ранее, не подлежат налогу. Налоговый департамент, даже не известив меня о размерах предполагаемых им сумм, накладывает лиин на мои картины в Америке. В истории Искусств этот эпизод остается показательным. Уже в 1906 году с аукциона было продано в Америке 800 русских картин за небольшой долг устроителя выставки таможне. Среди этих 800 распроданных картин было 75 моих, оценку которых можно найти в монографиях. Тогда я работал для России, теперь же я работал для Америки, и результаты этих художественных и научных работ широко известны миру. Итак, наложенный лиин, вероятно, является особым выражением признательности страны, которой я принес свой опыт, умение, способности. Из моих малых средств сколько мог я уделял во славу Америки, а качество моих картин, казалось бы, достаточно оценено. Итак, после пятнадцати лет моей самоотверженной и трудолюбивой работы на пользу Америки Америка хочет так своеобразно отпраздновать это пятнадцатилетие. Но все же верю в справедливость. Верю, что найдутся люди, которые, вникнув во все обстоятельства этого дела, во имя истины по достоинству Америки поступят справедливо.

4. Передо мною лежит письмо Хорша от июня 1928 года, в нем он посылает мне тысячу поцелуев. Неужели все это были Иудины поцелуи? В письмах от июня того года ничего не говорится о каких-либо налогах, и ничего по этому поводу не спрашивается. Между тем Вы знаете, что налоги вносятся ранней весною, поэтому, вполне естественно, я должен был предполагать, что этот вопрос вполне урегулирован. Он меня извещает о сумме денег, находящейся на моем счету. Разве не должен я предполагать, что эта сумма, уже вполне безусловная, очищенная от налогов, если таковые вообще предполагались? Передо мною лежит и официальная за подписью Хорша бумага, утверждающая, что экспедиция продолжалась до 1929 года, — значит, суммы 1928 года также были расходованы на нужды и на окончания экспедиции, как сказано в этом письме выше. Передо мною лежит множество писем Хорша с необычайнейшими восхвалениями трудов экспедиции, моих работ и заботами о здоровье Е. И. Имея такие документы, собственноручно им написанные, мог ли я предполагать, что после всех этих излияний дружбы и преданности Хорш сознательно будет пытаться подвести меня? Вы знаете, как заботливо отношусь я к исполнению законов, почему, не будучи осведомленным об американском законодательстве, я и дал полную доверенность Хоршу — америк[анскому] гражданину, в распоряжении которого всегда находились и адвокаты, и бухгалтеры. Совершаемое им сейчас злоупотребление доверенностью — моим глубоким доверием — есть великое человеконенавистничество. Печально убеждаться, что человек произносил столько высоких слов в то время, когда сердце его все же было закореневше в своекорыстии и предательстве. Нам доподлинно известно, что во время краха 1929–30 годов многие даже очень крупные деятели, потеряв средства, неожиданно не могли платить их деловой налог. Правительство приняло во внимание это положение и создало для них особые условия, придя широко навстречу сложившимся обстоятельствам. Это были просто деловые соображения. В нашем же случае дело имеется с культурными трудами, в которых для пользы Америки даже сама жизнь подвергалась опасности, и вдруг именно в этом случае Деп[артамент] налогов поступает так холодно, даже не спрашивая ни о каких привходящих обстоятельствах. История будет знать, как в то время, когда мы физически погибали на морозных высотах Тибета, — именно в то самое время, как теперь оказывается, мы совершали проступок против Америки. Это простое фактическое соображение настолько чудовищно, что даже не укладывается в мышлении. Хочется сказать себе: тут что-то не так, и, конечно, прежде всего налоговый департамент введен в заблуждение злоумышленниками, предателем, держащим мою доверенность с 1923 года. Не могу допустить, чтобы правительство, и в частности налоговый департамент, могли бы быть несправедливы и не принимать в соображение обстоятельств, которые, казалось бы, так ясны для каждого. Только подумать: ведь мы даже не знаем, из каких именно цифр складываются сорок восемь тысяч, помянутые в телеграмме. Значит, кто-то эти 48 тысяч какими-то махинациями сложил, умолчав, что эти деньги из себя в сущности представляли, на какие цели они были расходованы. Повторяю, экспедиции не платят налогов с экспедиционных денег. Разве Андрюс, когда он собрал сотни тысяч на экспедицию, разве он заплатил половину их как налоги? Ведь нигде же это не делается. Значит, в нашем случае злобная предательская воля пытается ввести налоговый департ[амент] в заблуждение. Юристам это положение вещей должно броситься в глаза и вызвать справедливый отпор. Да будет!

5. Посылаю Вам Знамя Мира — как видите, оно одно из тех, которые были получены мною еще в Нью-Йорке. Пусть оно висит в директорской комнате Школы. Я никак не мог предположить, что в Школе не было этого нашего Знака, но Фр[ансис] пишет, что она не могла достать Знамя от г-жи Хорш. Если мы хотим, чтобы во всех Школах был бы Знак, напоминающий о необходимости охранения культурных ценностей, то тем паче он должен находиться в пределах нашей Школы. Рад слышать из Ваших писем, что ученики Кеттнера сняли целый дом и преуспевают вместе с ним — со своим Учителем. Передайте им мой привет — ведь наша дружба не должна нарушаться. Рад слышать, что и у Греб[енщиковых] дела, по-видимому, налаживаются. Приветствую и их, ведь там Радонега и Часовня Священного Воеводы[455]. Рад слышать и о преуспеянии Завадских, в свое время мы им чистосердечно помогали и всегда храним к ним доброе чувство. Приветствуйте их и Ниночку — она такая хорошая душа. Сердечно будем приветствовать всех на путях Культуры. Преоборем всякие предательства. Шлем Вам сердечные мысли — духом с Вами.

Р[ерих]

Очень просим подробно описать нам, как происходила формальность нашего условного, временного отказа от Трэстишипа. Думается, что лишь доверенный мог подписать наше согласие на такую временную замену. Если для меня мог это подписать Л. Х[орш], в силу полной моей доверенности, то спрашивается, кто же мог это сделать для Е. И.? Нужно возможно полнее восстановить в памяти все эти обстоятельства, ибо мы их не знаем, в минутсах они не описаны, и Вы являетесь единственными свидетелями происходившего. Так же точно Вы знаете и можете свидетельствовать, что средства я полагал на экспедицию, не считая их никогда личными. Из прилагаемой копии явствует, что экспедиция продолжалась до 1929 года, была от Музея на средства американские. Итак, правдиво и точно припоминайте все, что должно быть свидетельствовано во имя справедливости.

Письмо Хорш