— Ну что ты? Если встреча важная, я подожду, у меня уйма свободного времени.

— Тогда давай увидимся в полдень вон в том трактире, — и Амори кивнул головой на заведение, на вывеске которого красовался пестрый петух. — Или встретимся у меня?

— Нет, после стольких лет разлуки нам лучше поговорить на нейтральной территории, чтобы никто не мешал. С нетерпением буду ждать тебя!

— До скорой встречи!

И мужчины еще раз обнялись, как бы желая проверить на ощупь реальность происходящего.

В полдень в трактире они заказали лучшего вина с жареным каплуном и, устроившись в укромном углу, стали вспоминать события последнего десятилетия. Рассказав о себе, Габриэль приступил к расспросам:

— А как ты? О гибели Симона де Монфора мне известно, а как твоя матушка, жива?

— Нет, она пережила отца всего на три года.

— Упокой, Господи, ее душу, — шевалье осенил себя крестным знамением, — я очень ее уважал.

— Она любила тебя как сына. В детстве я даже немного ревновал.

Мужчины на миг замолчали, поминая славную Алису де Монморанси.

— А я не справился с наследством Симона де Монфора. Несколько лет воевал, пыжился, изображая из себя опытного военачальника, хотя не перенял и десятой доли полководческого таланта отца. А долги? Я запутался! С каждым годом наемники требовали все больше денег, а кредиторов становилось все меньше, да и те уже не верили моим долговым распискам. Однажды у амьенских купцов в обмен на четыре тысячи ливров мне пришлось оставить в заложниках своего дядюшку Ги!

— Не позавидуешь! — Габриэль сочувственно покачал головой.

— Это время стало для меня сущим кошмаром! Я потерял сначала Тулузу, затем Каркассон, а три года назад передал все свои владения в Лангедоке французскому королю. — Амори выдержал паузу и хитро улыбнулся. — И сразу вздохнул свободней.

— Ужасная война! Воюя против сарацин в Леванте, я не всегда понимал, чем вызвана жестокость. А здесь христиане уничтожали христиан… — глядя в пустоту, задумчиво произнес д’Эспри.

— Сколько бессонных ночей мы провели, рассуждая об этом в походных шатрах! Мой отец погиб, цветущий край превращен в пепелище и вряд ли возродится в прежнем величии.

Погрузившись в прошлое, друзья вновь невесело замолчали. Но тут Амори неожиданно вспомнил:

— А ты знаешь, что Сабина д’Альбре сейчас приближенная королевы?

— Сабина д’Альбре? — Габриэль застыл с кружкой у рта.

— Ну, та девушка из Тулузы, в которую ты был безумно влюблен. — Лицо друга оставалось неподвижным, и де Монфор удивленно закончил: — Я тебе тогда ужасно завидовал, неужели ты забыл?

— Помню. Конечно, помню. Просто я не знал, что она теперь д’Альбре, — глухо отозвался шевалье, едва справившись с нахлынувшими чувствами. Конечно, он предполагал, что, вернувшись во Францию, когда-нибудь услышит о Сабине, но не думал, что это произойдет так скоро, и это застало его врасплох. — А супруг ее тоже при дворе?

— Нет, она уже года два как овдовела. Переехала в Париж после смерти мужа. Говорят, королева в ней души не чает.

— Рад за нее. — Габриэль не ожидал, что воспримет упоминание о Сабине так болезненно. Хмельные пары тут же выветрились у него из головы. Он резко сменил тему: — Надеюсь, Амори, мы с тобой больше не потеряем друг друга на долгие годы?

— Думаю, не потеряем. Послезавтра прием во дворце… — Амори вдруг осенило: — Кстати, не тот ли ты рыцарь, который привез ценные реликвии из Леванта?

— Он самый! — самодовольно улыбнулся Габриэль.

— Тогда встретимся через день во дворце?

Во время торжественной церемонии во дворце д’Эспри заметил переполох среди придворных, но не придал этому значения. Слишком уж он волновался: не каждый день представляешь иерусалимского патриарха при французском дворе. Приняв реликварий с мощами Иоанна Предтечи, король в сопровождении придворных и клириков направился в капеллу Святого Николая.

— Уверен, сокровищница замковой часовни и впредь будет пополняться бесценными реликвиями с Востока. Я построю величественную капеллу — достойное хранилище для столь дорогих каждому христианину святынь, — звонким голосом, который еще не начал ломаться, пообещал возбужденный Луи.

После торжественной церемонии гости разбрелись по замковому двору, а слуги начали торопливо устанавливать столы и сервировать их для пиршества. Жонглеры громко спорили и кидали жребий, определяя, кто за кем будет выступать, а музыканты настраивали инструменты, создавая забавный гул.

Габриэль разыскал Амори, и тот объяснил ему, чем была вызвана суета возле трона. Он единственный из присутствующих понял, почему мадам д’Альбре упала в обморок.

— Граф де Дрё вынес ее из душного помещения; сейчас она в королевских покоях. Но, думаю, баронесса явится на пир и вы сможете друг друга поприветствовать.

Де Монфор пытливо взглянул на друга, но вновь ничего не прочел на его застывшем лице. Амори и не подозревал, каким напряжением воли Габриэль скрывает замешательство за показным равнодушием. Желание увидеть Сабину становилось нестерпимым.

После вступительного церемонного тоста короля гости стали поздравлять Бланку с рождением сына, преподнося новорожденному всевозможные подарки. Шевалье был не готов к этому, но вовремя вспомнил о саженцах дамасской розы, которые передали для королевы тамплиеры Акры. Вместе с братьями-храмовниками он вручил ее величеству чудесный дар.

— Не думала, что суровые воины помнят о цветах, — растрогалась Бланка.

— Воины — прежде всего люди, и ничто человеческое нам не чуждо, — нашелся рыцарь-монах.

— Благодаря совершенной форме, изысканному цвету и упоительному запаху восточные розы достойно украсят королевский сад и усладят ваш тонкий вкус! — Габриэль мысленно ухмыльнулся собственной витиеватости.

— А я не премину воспеть в стихах их божественную красоту, — вклинился в разговор граф Шампани, привыкший находиться в центре внимания. — Разрешите, ваше величество, вручить свой подарок?

И Тибо, аккомпанируя себе на гитерне[76], запел у подножья королевского стола. Он обладал не только привлекательной внешностью, но и красивым, чистым, обволакивающим голосом с тонкими переливами. Великолепная канцона была изысканно-мелодичной, а стихи о неразделенной любви и верности звучали столь проникновенно, что даже на глазах мужчин появились слезы. Последние аккорды поднялись к высокому потолку и плавно затихли.

— Браво, дорогой граф, вы лишний раз подтвердили славу непревзойденного принца труверов! — громко воскликнула королева и, оказав певцу неслыханную честь, прилюдно спустилась к нему. Протянув руку для поцелуя, она шепнула: — Спасибо, Тибо, вы тронули мое сердце!

Д’Эспри, сидевший за королевским столом на почетном месте, расслышал последние слова Бланки и увидел счастливый взгляд графа Шампани.